Земля мечты. Последний сребреник

Жалкое он являл собой зрелище – раболепствовал. Стыдобище. И он это знал. Если он был занят чем-то важным, по-настоящему важным, если он сам в этом не сомневается, то почему, черт побери, он не может так и сказать ей об этом? Потому что хочет защитить ее? Отчасти. Потому что все это больше похоже на свинячью чушь? Да. Потому что ему отчаянно хотелось сыграть героя, дать понять наконец всем, что он держал это дело под контролем с самого начала и что, как и в случае с дядюшкой Артуром, его кажущаяся чокнутость основана на категорически научном методе? Вот оно в чем дело. Ему бы хотелось быть героем, правда? Сокрушить этого негодяя Пеннимана. Его снедали гордыня и тщеславие. Он видел себя насквозь и слишком уж ясно, а когда пребывал в хорошем настроении, то в некоторой мере ненавидел себя и за это. Почему он не дает себе покоя? Почему его день за днем снедает знание о том, что он недостаточно хорош? Иногда это вызывало у него рвотный рефлекс. Он поцеловал Розу в щеку и поспешил вверх по лестнице и в спальню, прежде чем обстоятельства снова вынудят его врать.

Ложка лежала на своем месте за книгами. Она была слегка теплой, когда он взял ее, и его пальцы, как ему показалось, отдернулись при прикосновении, отторгнутые неприятным ощущением, словно он коснулся щупалец улитки. И ложка показалась ему чудовищно тяжелой. От ее веса колени подогнулись. Он вдруг почувствовал усталость. Он рано встал. Все эти пеннимановские дела истощали его. И не кто иной, как Пенниман, заражал Эндрю всеми этими сомнениями, неверием в себя. В этом и состояла бесчестная сила Пеннимана. Такими методами он и действовал. У Эндрю жутко заболела спина, ничего в мире не хотел он в этот момент сильнее, чем лечь и уснуть.

Но он поборол это желание. Уснуть было просто. Но его ожидало дело. Вопрос стоял о его потрепанном чувстве самоуважения. Он сунул ложку в карман и медленно пошел вниз, держась за перила. Не сказав ни слова ни Розе, ни Наоми, он незаметно прошел в кафе, порыскал по комнате ищущим взглядом, взял пинтовую кружку, с полдюжины ложек из ящика со столовыми приборами, сунул их в кружку, добавил к ним свиную ложку. Идеальный камуфляж. Он поставил кружку на деревянную полку, которая шла вдоль половины стен кафе и заканчивалась у камней камина. Кружка с ложками среди книг и всяких безделушек выглядела совершенно невинно – еще одна декоративная мелочь, – к тому же кружка находилась выше уровня глаз, а потому не привлекала к себе внимания. Эндрю почувствовал значительное облегчение, и, хотя желание поспать у него осталось, он все же отправился в гараж, чтобы взять кисточку, стоявшую в растворителе. Пора было закатывать рукава.

* * *

В комнате Пеннимана все оставалось почти точно таким, каким было два дня назад. Этот человек демонстрировал психопатическую аккуратность. Единственное изменение состояло в том, что стоял здесь теперь другой запах – запах старого дома. Окно было закрыто от океанского ветра, и не чувствовалось красноречивого намека на рыбий эликсир или на парфюм.

Повсюду в доме стояла тишина. Роза ушла куда-то с тетушкой Наоми – это был первый выход старушки из дома почти что за год. Этим утром приходил доктор Гарибальди и был отправлен домой после его восклицания о том, что выздоровление Наоми чуть ли не попахивает чудом. К тому же, как сказал доктор, он в жизни не сталкивался с подобной болезнью, которую до сих эмоционально именовал «общее истощение», а потому его удивление, вероятно, было не таким уж искренним, каким могло быть. Он обнаружил признаки внутреннего кровотечения, и это его беспокоило, но пока Наоми не сдаст анализы… однако Наоми в данный момент анализы не интересовали.

Пеннимана тоже не было в доме. Как и миссис Гаммидж. Эндрю и Пиккетт закрыли двери на дверные цепочки. Если кто-то попытается открыть входную, они услышат дерганье двери и свернут свое занятие, потом выйдут через заднюю дверь в гараж, дверь запирать не станут, а будут делать вид – если потом возникнет разговор о запертой двери, – что, мол, понятия не имели, что входная дверь заперта. Никто не будет знать, что они копались в вещах Пеннимана, кроме, конечно, самого Пеннимана. Он из тех людей, что приклеивают слюной волоски к передней стенке комода и к передку ящика, а потом проверяют – не открывал ли кто ящик.

Но кому до этого есть дело? Пенниман знал, что он у них на крючке. А они знали, что они на крючке у Пеннимана. Так каковы же были шансы сторон? У Эндрю возникло искушение не скрывать следы их вторжения. Может быть, ему стоит проникать сюда два-три раза на день в течение всей недели, пусть у Пеннимана голова болит. Пенниману придется прийти к выводу, что все эти проникновения и мелкий грабеж не преследовали никакой цели, что было очень правдоподобно, поскольку ни Эндрю, ни Пиккетт не имели ни малейшего представления о том, что они ищут.