Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Любой, кто знаком с Бостоном, знает, что западная и северная части города – неблагополучные. Это многоквартирные районы, или, как сейчас говорят, трущобы Бостона. Тот, кто имеет представление о трущобах любого американского мегаполиса, знает, что это кварталы, где собираются бедные иммигранты, которые в массе своей представляют собой неопрятных, грязных, занимающихся тяжёлой работой и нечестолюбивых иностранцев; они вызывают жалость у социальных миссионеров и отчаяние советов по вопросам здравоохранения, они – надежда районных политиков и краеугольный камень американской демократии. Хорошо осведомленный житель столицы знает, что трущобы – это своеобразная камера предварительного заключения для бедных иностранцев, где они живут на испытательном сроке до тех пор, пока не смогут предъявить свидетельство о гражданстве.

Он может знать всё это и при этом не догадываться, как Уолл-стрит в западной части города воспринимает маленький иммигрант из Полоцка. Что бы сказал искушённый турист о Юнион Плейс, вдали от Уолл-стрит, где меня ждал мой новый дом? Он бы сказал, что это коробчонка, а не улочка. Два ряда трехэтажных многоквартирных домов – это её боковые стенки, узкая полоска неба – её крышка, заваленный мусором тротуар – её дно, а небольшое отверстие в ней – выход.

Но я увидела совсем иную картину, когда впервые приехала на улицу Юнион Плейс. Я увидела два внушительных ряда кирпичных зданий, которые были выше, чем любое жилище, где я когда-либо жила. Даже мостовая была вымощена кирпичом, и я шла по нему, вместо того чтобы идти по доскам или голой земле. Многие окна были дружелюбно открыты, и в них виднелись непокрытые головы женщин и детей. Мне казалось, что жители проявляли к нам интерес, что было очень по-соседски. Я подняла глаза к самому верхнему ряду окон, и меня ослепила майская голубизна американского неба!

В наши дни изобилия в России мы привыкли к обставленным мягкой мебелью комнатам, белью с вышивкой, серебряным ложкам и подсвечникам, золотым кубкам, кухонным полкам, сияющим медью и латунью. У нас были перины почти до потолка и гардеробы, сумрачные недра которых были полны бархата, шёлка и тонкой шерсти. В трёх маленьких комнатах на втором этаже, куда нас привёл отец, было только самое необходимое – кровати с тонкими матрасами, несколько деревянных стульев, один или два стола, загадочная железная конструкция, которая оказалась плитой, пара керосиновых ламп без украшений, скудный набор кухонных принадлежностей и посуды. И всё же мы были в восторге от нашего нового дома и мебели. И не только потому, что мы только что пережили семь голодных лет, готовили еду в глиняной посуде, ели чёрный хлеб по праздникам и носили одежду из хлопка, но главным образом потому, что эти деревянные стулья и жестяные кастрюли были американскими стульями и кастрюлями, и они сияли великолепием в наших глазах. Если чего-то и не хватало для уюта или украшения интерьера, то мы ожидали, что вскоре это исправим – по крайней мере, мы, дети, так думали. Пожалуй, только моя мама, из всех нас, вновь прибывших, оценив убогость маленькой квартиры, поняла, что пока не может освободиться от бремени бедности.

Юнион Плейс (Бостон), где меня ждал мой новый дом

Наше приобщение к американской жизни началось с первого шага на новой земле. Мой отец находил повод напутствовать или исправлять нас даже по дороге с пирса на Уолл-стрит, пока мы ехали в переполненном трясущемся экипаже. Он велел нам не высовываться из окон, не показывать пальцем, и объяснил слово «салага». Мы не хотели быть «салагами» и неукоснительно выполняли указания отца. Не знаю, как только моим родителям удалось обсудить всё, что произошло с нами в Полоцке за последние три года, поскольку нам, детям, терпения на это не хватало, рассказ моей матери постоянно прерывался не имеющими отношения к делу вопросами, возгласами и объяснениями.

Первый обед оказался наглядным примером большого разнообразия. Мой отец принёс несколько видов еды, которая не требовала приготовления, и её можно было есть прямо из маленьких консервных банок, которые все были покрыты надписями и рисунками. Он пытался познакомить нас с причудливым, скользким фруктом, который он назвал «бананом», но вынужден был отказаться от этой идеи на время. После еды ему повезло больше, когда он показал нам любопытный предмет мебели на загнутых полозьях под названием «кресло-качалка». Нас было пятеро вновь прибывших, и мы нашли пять различных способов стать частью вечного двигателя Америки, и столько же способов выбраться из него. Тот, кто с самого рождения пользовался креслом-качалкой, не может себе представить, как нелепо могут выглядеть люди, которые пытаются воспользоваться им в первый раз. Мы безудержно хохотали над нашими всевозможными экспериментами с новинкой, которая стала отличным способом выпустить пар после необычайно волнительного дня.