Земля под копытами

По ту сторону оврага выстраивалась новая пакульская улица — деревца в палисадниках были еще молодые, невысокие, и кирпичные коттеджи с мансардами, окрашенные в белый, синий и зеленый цвет, возвышались над ними тучными кирпичными Гулливерами, которые забрели в страну лилипутов, их выпуклые цинковые и шиферные крыши напоминали аэростаты, хотя и прикрепленные к земле, но исполненные мечтой о небе. Хуторок Харлана, отгороженный от Пакуля колхозным двором, не входил в генеральный план застройки села, участков для строительства здесь не выделяли, и он был обречен на естественное, биологическое, как говорил Петро, исчезновение. Наверное, через какой-нибудь десяток лет здесь будет колоситься поле.

Темно-серые тыны, заборчики, частоколы, сарайчики и хаты хутора, опоясанные под самые стрехи будыльями кукурузы и вымолоченными снопами, так прочно укоренились, вросли в жирный чернозем, что я почувствовал: стоит мне на минутку остановиться посреди улочки, как и я тоже начну врастать в пакульскую землю. Харлан иногда наведывался на свой хутор, но всегда лишь на несколько часов, ночевать никогда не оставался. Петро тоже был исполнен мистического недоверия к пакульскому вязкому чернозему, словно боялся врасти в него и уже не выбраться: «Хотя один раз в три месяца мне нужно взглянуть на Пакуль, убедиться, что он еще есть, и есть хуторок на краю Пакуля, есть околица Пакуля — Рог, где я родился, и есть по ту сторону болота лес, в котором живет, по теткиным рассказам, нечистая сила. Мой Пакуль — это единственная иллюзия, которую я себе позволяю. Но сумерек в Пакуле я боюсь — черт знает что лезет в голову, мы ведь с тобой, Шишига, хоть ты и притулился сызмальства к городу, на бесчисленное множество поколений в глубину — полещуки, лесные люди…»

Туфли скользили по буракам, ломали сочно хрустевшую ботву. Посреди грядки медленно выпрямилась закутанная в платки женская фигура. Я узнал Петрову тетку.

— А я копаюсь в земле да и думаю: кто же это к нам идет? — У ног Харланихи стояла корзина с розовой, в черных земляных полосах, морковью.

— Деньги вам привез. — Я передохнул. — Мне Петрову квартиру отдали, так я сам за мебель и заплачу. Триста рублей. Гарнитур он брал в кредит, и лишь триста выплатил. Кредитное письмо я на себя перепишу.

— Ой, сыночек, что уже нам те деньги, коли нашего Петруся нет… — Она сухими, вылинявшими глазами смотрела мимо меня. — Лишь для него и жили.

Я помолчал для приличия, потом вынул деньги, отсчитал, положил в черную ладонь Харланихи.

— Я сам за Петром тоскую, как за родным братом… Но нужно жить. — Еще помолчал и добавил: — Побегу, я на минутку: был в Мрине, дай заскочу, думаю. Возле овчарни меня машина ждет. Еще сегодня в Киев нужно успеть. Служба.

— Иди, сынок, иди. Пусть хоть тебе хорошо будет. Так вы с Петром чем-то схожи вроде: как гляну на тебя — сердце заходится.

Я поспешно опустил голову и пошел с огорода. Уже отойдя, сказал:

— Сколько ни плачь, не вернешь теперь.

— Да и я своей сестре так говорю… Бог дает, бог и берет. А она не слушает. Сказал председатель по радио, чтоб бураки до воскресенья выкопать, и старых и малых просили, — а кто копать будет, того в воскресенье городскими автобусами повезут в тиатры. Так и она на бураки подалась. А что ж, поеду и я с людьми в город, говорит, в церковь схожу, свечечку за Петрову душу поставлю. Кажется все ей, что Петрусева душа по свету до сих пор бродит, покоя не знает…

С погреба на нас с любопытством поглядывал серый, с рыжими подпалинами котенок. «Пакульский кот, — растроганно подумал я. — Широкая скуластая мордочка, узкие глаза. Характерный полещук…

— Возьму этого котика в Киев, — сказал неожиданно. — Пусть еще городской жизни попробует.

— А бери, если он тебе нужен. Кошка вон уже снова брюхатая ходит. Сестра хотела этих утопить, а я ей говорю: пусть растут, все-таки что-то живое под ногами крутится, мо’ кому и приглянется котик…

Я почти бежал пакульскими улицами с котенком в руках. Хаты по-прежнему держались земли, неподвижные и загадочные, как египетские сфинксы. Сырые темные тучи тоже жались к земле, повисая на крестовинах телеантенн, возвышавшихся над стрехами. Харлану было уже лет десять, когда он впервые на возу с арбузами приехал в город.