Земля под копытами

Крикнула так в темноту, на дядькин голос, а у самой душа обмерла. Гибли люди вокруг как мухи, а Галя одной надеждой жила, что Данило ее вернется с войны целым и невредимым. Потому что любила его, и та любовь должна была заслонить его от пуль и напастей. Брешет дядька, брешет, точно это, а если вдруг она, Галька, поверит сейчас, что нет ее Данилы в живых, то и взаправду не станет его.

— Вишь, жена, какую змею мы с тобой пригрели, — это дядька из глубины погреба отозвался.

— Твоя кровь, — ответила дядина откуда-то совсем рядом, так и дохнула холодом в самое лицо Поночивны.

— В роду бывают и исключения… — поучал дядька. — Разум — что начинка для конфет, и у бога ее не навалом, экономить надо. Одному ложку с верхом кинет, а другому, как вот, к примеру, Гале, на самом донышке.

Поночивна умолкла. Не дождетесь, чтоб я связывалась с вами. Перемучиться бы до вечера, а там как-то утрясется. Как люди, так и она. Разве только у нее дети? Сашко сидел молча, как онемел, только козу за ухом почесывал, чтоб не мекала, Телесик пригрелся на груди, задремал, а Андрейка продолжал ныть:

— Идем отсюда, темно здесь, я боюсь…

Гале самой-то не по себе в этой темной дыре. Хоть бы лучик солнечный прорезался. Да есть ли он где-то вообще, белый свет?

— Мамо, холодно…

Поночивна вытащила из-под себя одеяло, закутала сыну плечики.

— Дмитро, а куры наши где? — всплеснула вдруг руками дядина.

— Да ты нешто не взяла их?!

— А сам что, чертова твоя душа, думал?!

— Так ведь наказала — головы поруби, а чтобы забрать — не было разговору. В сараюшке они и лежат.

— Сбегаю-ка возьму.

— Да гори они, твои куры, еще наведешь чертей.

— Не дождутся, паразиты, чтоб я им своих кур дарила!

Свет на минуту заглянул через дверную щель и снова погас. Галя успела заметить, что солнце покраснело уже и клонилось к западу.

— Мамо, хочу на улицу!

— Потерпи, сынок, недолго уже осталось.

Дядина примчалась, держа в задранном подоле драгоценный груз, застряла в дверях, едва протиснулась в погреб. Кровь сочилась сквозь фартук, капала на порог. Женщина швырнула кур в угол, прикрыла фартуком и метнулась, чтобы запереть дверь. К оврагу по тропинке шел, покачиваясь и спотыкаясь, немец. Поночивна еще издали поняла — пьяный в стельку, и прижалась к стене, будто стена могла спасти их: «Ой, земля ты моя родная, защити, спаси, не меня, так моих деточек». Немец углядел нужник, пристроенный к обрыву, и заржал:

— Гут, гут!

Взгромоздившись на стульчак, стал расстегивать ремень. И тут взгляд его остановился на каплях крови:

— Партизан, пах, пах, хенде хох!

Ударом ноги он распахнул дверь настежь и ввалился в тайник. Пьяными глазами скользнул по Гале, детям, козе и тяжело остановился на дядьке:

— Партизан!

Немец ухватил дядьку за торчащий клок бороды и повел к порогу. Тот шел, широко открытым ртом хватал воздух, но голоса не было слышно.

— Ой, люди добрые, да что же это делается! — запричитала дядина. — Партизана нема нихт, хай они пропадут, а мы самые мирные жители…

Немец щелкнул зажигалкой, поднес к дядькиной бороденке тонкий длинный язык пламени и указал на пол:

— Партизан! Стреляйт!

— Да это ж он на кровь думает! — догадалась Поночивна. — Покажите ему кур!

Дядина метнулась в угол, отдернула фартук:

— Куры это, пан, ко-ко-ко…

Немец погасил зажигалку и отпустил дядьку:

— Кура, кура! Гут, матка!

Галя никогда бы не поверила, что в две руки можно взять девять тушек… Ухватив за шейки всех кур, немец вынырнул из подвала и, пошатываясь, двинулся по тропке обратно.

— Пан, а мои курочки!.. — закричала было вслед ему дядина, но дядька с лихорадочной поспешностью захлопнул дверь.

— Цыть, дура, радуйся, что душу оставил!

В подвале снова воцарилась темнота. А дядина в углу все еще голосила в платок, причитала по курам заунывным голосом, как по покойнику.

— Ой, курочки мои родненькие, курочки мои дорогие, уж как ходила я за вами, как холила, а пришлось мое кровное, мозолями добытое проклятому фрицу ненасытному отдать!…

Поночивна не выдержала, рванула на себя дверь:

— Идемте, дети, глаза б мои не видели, с души воротит…

Дядька молчал, а дядина из угла подала голос:

— Ступай, ступай, нужна ты здесь со своим выводком, как бельмо в глазу. Кабы не ты, может, я про курочек раньше вспомнила…

— Ты, Галя, не слушай, если что — заходи, как-нибудь уж вкупе перебьемся, — отозвался наконец дядька.

— Нет уж, — вздохнула Поночивна. — Резать будут — не вернусь.

— О-о-о! — истошно завопила дядина. — Да как же это… Средь бела дня последнее отбирают!

Галя молча сняла с Андрейкиных плеч шерстяное одеяльце и швырнула на порог:

— Чтоб вам, дядина, тряпкой этой глаза покрыли, коль дитя не жалко!

Сказала — и испугалась: все ж не чужие, родного дядьки жена.