Земля под копытами

Голос как голос, не сердится вроде. Только что такое передислокация — Галя не знала, по-ученому слишком, а спросить не осмелилась. А может, и не сердится на нее Надя, понимает: дети у нее. Хоть и девка, а сердце женское. Сама-то летит на огонь как мотылек, разве не могла и она в какой-нибудь норе пересидеть, пока наши придут и освободят? В тыл немецкий тоже — против воли не посылают. Что ж, и она, Поночивна, летела бы, кабы трое за подол не держались. Дети мои, дети, куда вас подети…

— Ну, тетя, я побежала, спасибо за все. — Рука девушки скользнула по Галиной руке, сжала запястье.

Надя поднялась и будто закрыла за собой дверь в ночь — так стало вдруг темно и мертво все. Но уже в следующий миг Галя бежала следом за девушкой, через дорогу: какая-то сила властно подхватила ее и несла. На обочине еще хлестанул холодом страх: «Вот как пульнут сейчас немцы из кустов, может, дорогу охраняют. И нет Гали Поночивны, и деточки мои сироты…» Но как только перебежала дорогу и нырнула в соснячок на склоне балки — сразу словно десять пудов скинула с плеч Поночивна. Легко стало и не страшно: перешла межу страха.

— Куда вы, тетя?

— Да неужто у тетки бога в пазухе нет, думаешь, смогу тебя в этой западне оставить?..

Ничего не ответила девушка, но в том молчании отдыхало Галино сердце.

Теперь снова вела Поночивна. Не о детях теперь думала, а о том, как бы в илистых топях на беду не нарваться. Было там место, где тонули скот и дикие животные, которые ненароком забредали сюда. Настоящий омут. Ил — он как болото засасывает. Только по краю обрыва обойти можно, а как обойдешь — там немцы, это, считай, у самого Днепра. «Ноженьки мои, выведите, не дайте пропасть…» — шептала Галя, надеясь на судьбу, на счастливый случай, на доброго своего ангела. И ноги нащупали в кромешной тьме тропку, вытоптанную стадом, — память о тропке жила в глубине сознания с детских лет, а может, запомнилась, когда Галя ходила этой осенью за грушами-дичками. Поночивна взяла девушку за руку: тропа, мокрая, скользкая, вилась в гору. Один неверный шаг, и сползут в пропасть, тогда поминай как звали, никто и не найдет сроду, будто бы и не было их на земле. Или будут барахтаться в иле, пока не рассветет и фашисты на прицел не возьмут. Увидел бы ее сейчас Данило — глазам не поверил бы: Галя это или не Галя, нет, не моя это Галя. Отругал бы, верно, последними словами за то, что детей одних бросила. Мол, не бабское то дело — воевать.

Все в этой войне смешалось, потому что война эта такая — народная. Как в песне поется. Дети и те воюют. Вот и за ней разве не дитя ступает: со школьной скамьи — в разведчицы. А Галины сыновья все равно будут жить, если с ней что и случится: люди не дадут пропасть. Никогда в Галиной душе не было столько уверенности. Будто поднялась Галя над всей своей жизнью, сверху на нее взглянула. Линия ее судьбы горизонт пересекла и тянулась в невидимую отсюда даль.

Вверху, на холмах, рыкнули немецкие пулеметы, и отсветы ракет на миг стерли ночь с крутояра. И припасть к земле не успели, но силуэт груши, к которой они пробирались, так и отпечатался у Гали в глазах. Груша стояла у самого подножия холма. Здесь овраг круто поворачивал вниз, по весне и в пору осенних дождей заходила сюда из залива прибывавшая в Днепре вода.

Сразу от сердца отлегло, когда нашарила в траве под грушей днище лодки. Боялась, как бы немцы, слоняясь вблизи этих мест, не перетащили его в свои блиндажи. А то сжечь могли. Поночивна и Надя впряглись и поволокли мокрые, тяжелые доски к воде. Шуршала, осыпалась земля, а сердце у Гали стучало, будто косу на нем отбивали, казалось, что не только на горе, но и в Микуличах слыхать. Но они благополучно добрались до берега и столкнули днище на воду. Надежда присела, сняла сапоги и протянула Поночивне:

— Сашку пригодятся. Переплыву — наши новые выдадут. А на тот свет и без сапог пустят…

Оно и правда, в сапогах далеко не уплывешь, хоть и на досках. Девушка обняла Поночивну, прижалась головой к плечу:

— Жива останусь — не забуду…

— А, чего там… — Глаза у Гали наполнились слезами. Дня вместе не прожили, а будто родная стала, будто свое дитя провожает. Вошла Надя в воду, вздохнуло что-то, плеснулось о берег — и ни звука. Было или не было? Как пригрезилось. С соседнего холма взвилась ракета. Галю опалило светом; залив и обрыв вокруг него, похожие на зев печи, мелькнули перед глазами и провалились в ночь. Прижавшись к земле, ждала выстрелов, но молчала ночь: не заметили… Галя вскарабкалась на склон и, озираясь по сторонам, радуясь тишине, стала мысленно разматывать свою многотрудную дорогу назад в Глубокий.

Теперь снова была в мыслях только с сыновьями.

Бегом — через вересоцкий шлях, потом пошла напрямик, полями, а там — через Волчью гору, потому что ноги не шли уже по взрытому кочковатому дну оврага. На вершине холма присела отдохнуть. Небо оголилось, его широкая щедрая грудь, казалось, вот-вот брызнет звездным молоком на притихшую землю.