Ехать по улицам города в директорской машине — совсем не то, что ехать в такси, теперь я понимал покойного товарища. В машине директора чувствуешь себя не рядовым конструктором, чертежником проектной конторы, а кем-то несравненно большим, причастным к делам государственного масштаба. Люди на тротуарах сновали как муравьи, они казались мелкими, серыми, безликими, и я сердился, когда из-за них машина задерживалась на переходах. Не однажды видел я, как ездил в директорской машине Петро Харлан, и теперь копировал его: лениво откинулся на спинку сиденья, согнутую в локте правую руку положил на ребро опущенного стекла, чтобы встречный ветер щекотал ладонь, так острее ощущаешь движение, взгляд — вперед, задумчивый и суровый.
«Великому Механику этого не понять, ну и пусть!» — мелькнуло в сознании.
Еще одно фантастическое видение, зафиксированное в блокноте Петра Харлана: «Возвращался с работы в автобусе, словно в бочке с хамсой. Я, Харлан, — маринованная хамса. Привиделось, пока ехал: я — гость из космоса, гигант, опустился на Землю, одна нога на левом берегу Днепра, другая — на правом, голова под облаками, нитка реки внизу, и мост через реку — как спичка, автобусы и машины на мосту — как тля, люди — мелкие муравьи: бегут, суетятся. Я наклоняюсь, беру двуногое существо на ноготь, человечек в панике бежит по моему пальцу, морщинка на моей ладони для него ров, человек падает в этот ров, я смеюсь и сдуваю его с ладони, он летит, словно крылышко клена, вниз, падает в реку. Я ставлю ногу поперек асфальтовой нитки, пересекаю поток людей и автомашин — столпотворение…»
Георгий Васильевич и председатель месткома впереди, сразу за Георгием Васильевичем — Андрей Шишига, и уже за ним рядовые работники конторы подняли гроб с телом Петра и понесли по лестнице вниз. Лестница была узкая, гроб едва разворачивался, задевая стены. Шишиге пришлось-таки попотеть. Он то поднимал край гроба на вытянутых руках, то подпирал головой, то снова опускал на свои плечи, чтобы облегчить директору ношу. Георгий Васильевич добросовестно напрягал руки — он был добросовестным во всем. Наконец гроб поплыл в серое нутро автобуса. Зарыдал оркестр, женщины вытирали платочками глаза.
Шишигу толпа подталкивала к дверям автобуса. Время было ехать на кладбище, но он все пропускал мимо себя людей, пока салон не заполнился до отказа. Тогда метнулся наверх, запер квартиру Петра. После похорон вернется с тетками: они хотели прямо сегодня, взяв вещи Петра, уехать в Пакуль. Андрей пообещал мебель продать и выслать им деньги.
Когда Шишига снова спустился во двор, автобус уже пополз на кладбище. Георгий Васильевич не уехал, поджидал Шишигу. Они вышли со двора вместе. Андрей, как полагается, отставал на полшага. Молчаливо зашагали по улице, и это молчание сближало их. Миновали в задумчивости квартал, остановились на краю тротуара. В ту же минуту конторская машина подплыла к ним. Андрей открыл директору переднюю дверцу, сам скромно примостился на заднем сиденье. «Волга», маневрируя в уличном потоке, покатила в сторону кладбища. Георгий Васильевич сказал, не поворачивая головы:
— За квартирой покойного приглядывайте. А там — будем решать…
— Спасибо, Георгий Васильевич… — взволнованно ответил Андрей Шишига.
Директор удивленно посмотрел на его отражение в зеркальце, наверно, хотел спросить, за что тот благодарит, но Андрей торопливо заговорил о великом таинстве смерти, и о квартире больше не вспоминали.
Глава вторая
Сорочки и простыни я сложил в чемодан, книги связал в пачки, завтра подскочу за ними в машине директора. Но припереться на бывшую квартиру Харлана засветло, да еще с вещами, — только удивить соседей. Харлан жаловался, что в людском столпотворении приходится считаться с моральной имбецильностью не только отдельных личностей, но и массы. Он любил время от времени удивлять меня такими словечками и заставлял копаться в словарях. Однажды он заявил, погладив меня по плечу: «Шишижко, у нас с тобой разные темпераменты, но мы инсепарабли. Это точно!» Словари — дело кропотливое, я спросил нашу «ходячую энциклопедию» — Великого Механика:
— Юрко, покрути колесиками. Как перевести на человеческий язык «имбецильность»?
— Ну, это что-то вроде недоразвитости, тупоумия.
— Дзенькую бардзо. А «инсепарабли»?
— В зоологии — попугаи-неразлучники, которые живут парами. А вообще — неразлучные друзья.
Я присел на чемодан. Торопиться было некуда. Похороны почти не оставили во мне меланхолической грусти. Впервые смерть, пройдя так близко, не посеяла в моей душе уныния. Я был полон энергии и жажды жизни. И ни одного неврастенического вопроса: для чего, мол, эта суета?..