Земля под копытами

— Ты просто не привыкла ко мне, — я сжал в сумерках ее руку. — На днях погиб один мой товарищ, так глупо: поскользнулся на лестнице, ударился виском и — прощай. Тогда я, сам не знаю зачем, назвался тебе его именем… Ты должна понять, такая смешная ситуация: ты мне страшно нравишься, но ты жена моего начальника, и мне не хотелось, чтобы ты даже подумала что-нибудь такое… Меня зовут Андрей…

— Глупенький… Неужели я была бы с тобой, если бы что-то подумала? Ты очень славный. Может, я не всегда понимаю людей, зато чувствую. Куда мы пойдем?

— Не знаю. Поужинаем в ресторане?

— А ты хочешь есть? Нет? Я тоже не хочу. Пойдем лучше ко мне. — Олена вошла в полосу света, и я наконец увидел ее лицо: ей явно было за тридцать, но она, конечно, моложе Прагнимака. — Или тебя в чужой квартире будут мучить комплексы? Я сразу пригласила бы тебя, но подумала…

— Пойдем к тебе, — сказал я, думая о завтрашней встрече с Прагнимаком. — Ты такая красивая…

Олена рассмеялась и взяла меня за руку. Ее ладонь была горяча. Я уже с удивлением вспоминал себя недавнего — золотую серединку между Харланом и Великим Механиком, единственного человека из нашей троицы, которого не волновали мелкие земные страсти. Однажды Юрку удалось затащить меня в читальню, как я ни отнекивался, утверждая, что всякие мудрствования осточертели мне за студенческие годы. Все же я терпеливо листал подшивку «Науки и общества», пока Юрко утюжил своим шишковатым лбом (был близорук) страницы новой технической информации. Возвращались из библиотеки поздним вечером. Навстречу важно шагали элегантные молодые люди, вероятно, из театров и ресторанов, до нас доносились брызги женского смеха. Был погожий летний вечер, и улицы долго берегли запах духов. Я почти не слушал Великого Механика, который пространно разглагольствовал о бессмертии, излагая собственные гипотезы относительно конечного и бесконечного: истина была рядом, истина, которую не точат черви сомнений, — это жизнь, что проплывала мимо нас, неразумных, пока мы умничали. Великий Механик с его рахитичной лобастой головой этого никогда не поймет, ему не хватает темперамента, он из одержимых…

— Может, нам пойти тут порознь? Мне лично все равно, карьеры под руководством твоего Прагнимака я делать не собираюсь. Но я думаю о тебе.

— Ты заботишься о моей чести больше, чем я сама, — грустно улыбнулась Олена. — А может, у тебя и есть для этого основания. Вдруг Прагнимак уже дома? Причинить Илье боль я не хочу. Если что, я выйду тебе навстречу. Второй подъезд, двадцать шестая квартира.

От ее слов душа моя похолодела, я никогда не был отчаянным. Попасть в скандальную историю, а значит, оставить контору теперь в мои планы не входило. А в этом доме, возможно, живет еще кто-нибудь из наших. Сплетня непременно дойдет до заместителя директора. А избавиться от меня для Прагнимака все равно что стряхнуть с рукава жука. В лучшем случае дождется очередного сокращения штатов. Или начнет объявлять выговор за выговором, и я вынужден буду сам уйти с работы. До сих пор в конторе меня ценили, и уволить конструктора не так легко, но я мысленно пугал самого себя, чтобы оправдать овладевший мною страх: сегодня нахальство граничило у меня с неосознанным до конца ужасом.

Олена заговорщически кивнула и свернула во двор. Я почувствовал себя уверенней. Пошел мимо ее дома — каменного, с высокими окнами, в таких домах высокие потолки, просторные кухни и коридоры, разделенный санузел. «Если живешь в таком доме, всегда найдешь, за что себя уважать, — подумал я. — На тебя не наступают стены, а головой не стукаешься о люстру».

Я прогулялся по улице, а потом уже свернул во двор. На лестнице искал глазами жестяные металлические ромбики квартирных номеров. Двадцать шестая квартира была на третьем этаже. Пахло куриными котлетами. Девять букв бежали от кнопки звонка вниз: ПРАГНИМАК…

Я все-таки терялся и смущался перед этим домом, перед широкими лестницами, перед обитыми дерматином дверями квартир. Так чувствуешь себя, говорил Харлан, в армейском прошлом ефрейтор, когда видишь перед собой генерала в серой каракулевой папахе, — хотя никакой вины за собой не знаешь, увольнение в кармане, пуговицы и пряжка начищены, а все равно смутишься.

Олена открыла мне дверь. Она переоделась и была вся в ярко-красном: спортивные брюки и джемпер, тесно облегавшие ее стройную фигуру, домашние туфельки, отороченные серебристым мехом. Я вошел и положил ладони на плечи женщины. Это было искреннее движение, так с мороза стремишься поскорее к теплому камину. Олена смутилась, голова ее склонилась мне на грудь. Я спрятал лицо в мягких, ласковых волосах, словно в шелковой траве, что когда-то росла под окнами Петровой хаты. Но нет, теперь я вспомнил: это было все-таки мое собственное воспоминание, а не Петра — я уже видел пышный серебристо-зеленый куст возле нашей хаты. В груди впервые за сегодняшний день потеплело: во мне все еще оставалось что-то от Андрея Шишиги.