Земля Тиан

Они некоторое время сидели молча. Дорогов набил и раскурил свою трубку, выпустил облако дыма и снова обернулся к Валериану Платоновичу.

— Я, Валериан, хочу поговорить с тобою о Тасе, — сказал он.

— Что? — удивился Тенишевский. — При чем тут она?

— Ты нехорошо и некрасиво себя держишь, — продолжал Дорогов, — оставь ее в покое.

— Ты белены объелся, Павел! — воскликнул Тенишевский. — Я ничего плохого ей не делаю. Да, наконец, какое тебе дело? — вспылил он вдруг.

— Ей восемнадцать лет, — возразил Дорогов. — К чему это приведет? Играешь, забавляешься? Перестань, Валериан, некрасиво… да и непорядочно…

Валериан Платонович отшвырнул окурок в воду.

— Павел, оставь это. Я знаю сам, как себя держать и с кем…

— Плохо знаешь, — сурово остановил его Павел Александрович, — со скуки кружишь девочке голову.

Тенишевский встал на ноги.

— Твоя мораль тут не у места, — резко ответил он. — Когда тебе говорят о деле, о Лю, у которого черт знает что на уме, о Ване, которому место, может быть, не здесь с нами, а в ближайшем участке, тогда ты не желаешь слушать! А тут, — извольте, гувернером сделался! Откуда прыть взялась? Глупости ты, Павел, говоришь!

— Глупости я не говорю, — спокойно возразил Дорогов, — а не хочу, чтобы ты глупости делал. Насчет твоего Лю не беспокойся, если он только окажется тем, чем ты его представляешь, сам за борт спроважу, да и Вана прихвачу туда же. Но пока это все только твои «проекты», как ты выражаешься, зря волноваться не стану… А насчет Таси, я сказал тебе совсем серьезно. Тебя же предупреждаю: натворишь ерунды, потом будешь жалеть. Понял?

Но Тенишевский рассердился не на шутку.

— Спасибо за заботу, — сказал он с усмешкой, — но мне бы хотелось, чтобы ты ее больше не проявлял в таком направлении. Посмотрел бы на себя со стороны, в какой глупой роли ты подвизаешься… Какой дурацкий вид ты имеешь!

Дорогов рассердился тоже, но сдержался.

— Перестань, Валериан. О деле я не забываю и твоего прохвоста-Вана тоже помню, но Тасю ты оставь в покое… Это я тебе дружеский совет даю…

Он хотел добавить еще что-то, но взглянул на Тенишевского и снова сдержался. Валериан Платонович стоял перед ним, расставив ноги и заложив руки в карманы. Брови его были сдвинуты, а глаза горели.

«Пусть отойдет», — подумал Павел Александрович, пожал плечами и замолчал.

* * *

Всю эту сцену совершенно неожиданно для него самого с крыши рубки наблюдал и слышал Ван. Какому-то доброму, а может быть, и злому гению понадобилось устроить все так, что переводчик к великому своему смятению все время оказывался свидетелем разных знаменательных событий, происходивших вокруг него. И этих событий даже на малокритический взгляд Вана становилось больше, чем нужно. Не успел он отойти от своего рода столбняка, в который поверг его разговор Лю и У Цзы Фу в темном переулке Сиан Тана, и хоть относительно избавиться от страха, который нагнал на него Лю своим коротким, но резким предупреждением на другой день после исчезновения Елены, как новая напасть была тут как тут.

Ван плохо понимал по-русски и слова Дорогова о том, что он готов побросать и Лю и его самого за борт он понял буквально, без всяких «если». Слова «прохвост» и «мошенник» были также хорошо знакомы ему и он не задумываясь отнес их на свой счет. Что касается Таси, то в его представлении это дело выглядело просто: европейцы оба домогаются ее любви, а потому ссорятся из-за нее.

Легко представить себе, какая окрошка осталась в голове у Вана от всего слышанного и в какой ужас она его повергла. К страху перед г-ном Лю прибавилась весьма реальная, как ему казалось, опасность прогуляться за борт от крепкой руки Дорогова или получить в лоб пулю из страшного черного револьвера, который вчера, запершись в каюте, чистил этот черт, Тенишевский. Было над чем задуматься и даже следовало это сделать!

До самого обеда, обливаясь потом, Ван просидел на крыше, ни с кем не разговаривая, погруженный в свои невеселые думы, и если бы кто нибудь смог заглянуть в эти часы в его мозги и различить странные образы, которые толпились там, тот в изумлении развел бы руками, до того непонятны и спутанны были эти картины. Но, не исчезая ни на минуту, над всеми персонажами этого мысленного кинематографа царила огромная, длиннохвостая Мышь.

Катер полз, река приветливо бежала навстречу. Берега, покрытые богатой, сочной растительностью, то расступались, то вдруг сжимали течение крутыми обрывами, увенчанными то там, то тут, многоэтажными пагодами. Миновали деревушку, глинисто-желтую, крытую рисовой соломой, обнесенную невысокой стеной-дамбой. Длинные лесенки деревянных помп сбегали к воде. На вершине их, вращая колеса под шаткими навесиками, меланхолично брели по кругу серые, рогастые «ню» — огромные буйволы.

* * *

Кто-то слегка прикоснулся к плечу Вана. Перед ним в своем неизменном голубом халате стоял г-н Лю.