Ни голода, ни жажды — только Слово,
Как сумрачный, глухой и праздный звон,
Случайный отблеск пиршества былого,
Воспоминания неверный полусон!
И кончить бы — пока для оправданья
Возможна сила в стынущей груди,
И только ты, невольница алканья,
Слепое сердце, молишь: Погоди!
На свете так много простора,
Надежд, и гаданий, и грез,
Как тени у темного бора,
Как боли у сумрачных слез...
И часто, в бреду одиноком,
В мгновенье истомы немой,
Мы знаем, что в храме далеком
Готовится пир неземной...
Но дальней и пыльной дорогой
Мы в жизни на праздник идем,
Под трудной грозою-тревогой,
Под серым и долгим дождем,—
Мы радостно в сердце горячем
Приветствуем утренний свет,
А вечером сетуем, плачем,
Что грезам свершения нет...
Долго-долго время длилось,
Долго-долго время шло...
В горьких помыслах склонилось
Бледное чело.
Мыслью, алчущей прозренья,
Я вникал в их беглый миг,
И в высокое ученье
Древних вещих книг...
Приковал я грудь живую
К мертвым сводам рудника,
Где, взрывая тьму глухую,
Искрилась кирка.
Жил, метался, опыт множил
В тишине, средь шума гроз
И в пустом гаданьи дожил
До седых волос!
Все, что век лелеял, сеял,
Все, что годы я поил,
Зыбким прахом час развеял,
Mиг опустошил...
Пусть! Скорей другую ношу!
Вновь я гордо восстаю...
Раб мятежный, вновь я брошу
Вызов бытию!
Памяти Н.Л. Тарасова
Вперед, вперед, мой бедный конь,
Исполни свой завет,—
Сквозь холод вьюги, сквозь огонь...
Назад дороги нет!
Наш день не долог, путь далек,
Плетись, пока светло...
Тебе наскучил твой ездок,
Ему — твое седло.
Ни повернуть, ни отдохнуть...
Пустынные края!
Но свой докучный, долгий путь
Придумывал не я...
Свершай, мой конь, свой темный бег,
Где всюду — боль с бедой,
Где лишь однажды был ночлег
С хозяйкой молодой...
Вперед же, вскачь, до той черты,
Где все — покой и мгла,
Где дрогнет грудь моя, а ты
Закусишь удила...
Нас в мире ждет великое алканье
На всех путях...
Нас всех томит угрюмое незнанье
В земных сетях...
Мы молимся о чуде утоленья
И день и ночь,—
Но горечи последнего томленья
Не превозмочь...
Придет гроза, завоет и нарушит
Земную тишь,—
По тишины, что наше сердце душит,
Не возмутишь...
Брожу один усталым шагом
Глухой тропинкою лесной...
Певучий шелест над оврагом
Уже не шепчется со мной...
Синеют дали без привета...
Угрюм заглохший круг земли...
И, как печальная примета,
Мелькают с криком журавли...
Плывет их зыбкий треугольник,
Сливаясь с бледной синевой...
Молись, тоскующий невольник,
Свободе доли кочевой!
Пусто, пусто в старом парке...
Каждый угол поредел,
Даже там, где в полдень жаркий
Час прохладный не скудел...
Шире каждая дорожка,
Где теперь хлопочет крот...
Заколочена сторожка
У свалившихся ворот...
Где спускался, зыбля складки,
Вешний груз зеленых риз,
Ныне дремлет в серой кадке
Одинокий кипарис...
Взор печальный отмечает
Прах и тлен со всех сторон...
И осенний вихрь качает
Гнезда черные ворон...
Вот пустынный холм с беседкой...
Грустный кров — теперь сквозной,—
Где с прекрасною соседкой
Коротал я час ночной...
Скорбен вечер в небе хмуром,
Грустен в парке мертвый шум...
И пред каменным Амуром
Я стою, один, угрюм...
Молчанье! Забвенье без срока...
Свой жребий, пустынник, мечи...
Пусть зыблется жизнь одиноко,
Как пламя ночное свечи...
Безмолвие грани последней
Мой дух просветленный зовет...
И глухо на башне соседней
Пустынное время поет...
Ни страха, ни ропота в бое
Вещающих утро часов...
Лишь молится сердце живое
Восходу светающих снов...
Молчание! С гордым упорством,
Пустынник, таи свой простор...
Пусть люди о хлебе их черством
Ведут нескончаемый спор...
Всем жаром души своевольной
Будь предан иному труду,—
Ты слишком упорно и больно
Метался в бесплодном бреду!
М.П. Чеховой
В вечерней мгле, у берега глухого
Один стою...
Тебе ль, душа, замкнуть в земное слово
Тоску свою!
Пусть даже горько узник прослезится,
Слеза — одна...
Морской простор в волне не отразится,
Ни глубина...
Людская жизнь — мгновенья, годы, сроки,
Счет дней и дней,—
В земной тоске раскрыт весь мир широкий,
Вся вечность — в ней!
Я родился в далекой стране,
Чье приволье не знает теней...
Лишь неясную память во мне
Сохранило изгнанье о ней...
Знаю... Замок хрустальный стоял,
Золотыми зубцами горя...
И таинственный праздник сиял,
И цвела, не скудея, заря...
Помню, помню в тяжелом плену
Несказанно-ласкательный звон,
Что гудел и поил тишину,
И баюкал мой трепетный сон...
И средь шума забот и вражды,
Где я, в рабстве, служу бытию,
Лишь в мерцаньи вечерней звезды
Я утраченный свет узнаю...
Оттого я о дали родной
Так упорно взываю во мгле,—
Оттого я, в тоске неземной,
Бесприютно влачусь на земле...
Плывут, дымятся облака
В осенний серый час...
Ни малой искры, ни цветка,
Насколько видит глаз...
Пришла пора пустынная,
Дневной пожар погac!
У темной грани помнят все,
Что где-то был рассвет,
Что яркий день пылал в росе,
Лелеял рост и цвет,—
Гудел живыми вихрями,
Которых больше нет...
И вот — поет осенний шум,
Что полдень оскудел,
И горек трепет поздних дум
Тому, кто даже смел,
Но больше всех — безумному,
Что счастье проглядел!
И вот — раскрылся дым ночной,
Что гасит все не в срок,
Своей беззвездной пеленой
Все небо заволок,
И горько сердцу ведомо,
Что день уже далек...