Зеркала

Отец не ответил. Изображение снова потемнело, а Марк криво улыбнулся. Дома его считали белой вороной. Это в Москве он мало чем выделялся. Там никого не удивишь ни шмотками, ни проколотыми ушами, ни айфоном. А здесь… Здесь он просто придурок, которому, как все говорили, все само приплыло в руки. Малевать картинки — какой же это труд? Любой дебил справится. В одном Марк с мамой был несогласен — ничего он не видел. Ни с отцом, ни с одноклассниками.

Пока он думал о прошлом, посмертие переключилось на встречу выпускников. Изображения шли как в клиповой нарезке, фрагментами. Вот Марк только что приехал в кафе, а вот он уже сидел вместе с бывшими приятелями. Генка, узнав, что он работает в немецкой компании, тут же заржал и назвал его фашистом. Как в детстве. В младших классах Марк так бесился от этого прозвища. Сколько раз дрался с теми, кто его дразнил, сейчас и не вспомнить. Точно знал, что столько же получал от отца за то, что полез в драку. Уже в средней школе Марк сдружился с тремя одноклассниками, и обидное прозвище “фашист” само собой превратилось в обычное погоняло. А в юности он и вовсе не брезговал нарочно упомянуть девушкам о своей родословной, чтобы добавить себе немного загадочности.

Следующей сменой кадров стал момент, когда Марк совершил ошибку, стоившую ему жизни. Все начали расходиться, и Генка неожиданно позвал их старую компанию к себе на квартиру. Поговорить, повспоминать и пропустить ещё по стаканчику, пока получилось вырваться из ежедневной рутины. Кто-то ещё тогда удивился, не будет ли против его жена, но Генка с гордостью объяснил, что ему досталась однушка от умершей бабки. Для таких посиделок — самое то. Марк хотел уже вызывать такси и ехать домой, но Генка великодушным жестом позвал и его. Как он сказал, наверстать упущенное. Марк зачем-то согласился. Они поехали вчетвером — той самой старой компанией, о которой у него сохранилось столько тёплых воспоминаний.

Изображение дрогнуло и приблизилось. Теперь Марк уже не смотрел со стороны — он словно вернулся в тот день и заново его проживал. В старую квартиру, видевшую последний ремонт ещё при советской власти. Большую часть мебели Генка, видимо, уже вывез. В комнате остался только диван и обеденный стол с расставленными вокруг него стульями. С кухни слышался рокот допотопного холодильника.

Марк с дивана посматривал на повзрослевших и ставших чужими друзей.

Генка всегда у них был главным заводилой. Сколько нагоняев они получили от родителей, потому что всей компанией радостно срывались в его очередную авантюру. В коренастом парне с трудом узнавался школьный товарищ. Марк слышал, что тот успел отмотать пару лет за решёткой. Попался то ли на мелкой краже, то ли на хулиганке, но потом вроде взялся за ум.

Напротив Генки, поближе к приоткрытому окну, с сигаретой сидел Дархан. Ещё в старших классах взрослые сравнивали с его с Цоем. Дархан сначала кривился, а потом просëк, что девочки велись на сравнение с кумиром прошлых лет, даже если ни разу о нём не слышали. Все старшие классы Дархан старательно копировал Цоя, начиная с причёски. Ему, такому же потомку обрусевших корейцев с примесью казахской крови, это было легко. Он даже научился играть на гитаре и, намеренно занижая голос, покорял девчонок песнями про звезду по имени Солнце и группу крови на рукаве. Чем он сейчас жил, Марк не знал, но былого лоска в нём совсем не осталось. И дело было даже не в том, что повзрослел, не в телефоне с разбитым экраном, не в застиранной одежде. В его глазах таилась пустота человека, который не знал, зачем живёт. Примерно такую же пустоту Марк увидел и у Серёги. Помнил он его совсем другим. В старших классах за Серым девчонок бегало больше, чем за ними троими вместе взятыми. С него можно было картины рисовать. Высокий, светловолосый, с точёными чертами и голубыми глазами. Спустя десять лет Серёга выглядел, как выстиранная в белизне старая тряпка. Выцветший, осунувшийся. От правой брови до виска тянулся белёсый шрам. Из-за травмы один глаз выглядел слегка прищуренным. Смотрел Серёга с такой же пустотой во взгляде, как Дархан. Только в отличие от него он старательно её прикрывал. Охотно рассказывал, как пару лет назад устроился на завод, где работал его отец. Говорил, что платили не очень много, но стабильно. Квартира тоже есть. Небольшая, но зато своя. Этих “но” в его речи было так много, словно он пытался оправдаться или убедить сам себя, что всё хорошо. Марк ни с кем из них не мерился достижениями. Он вообще молчал, больше спрашивая про других. Пробовал поставить себя на их место — может, его бы тоже бесило, как Дархана, что он весь такой успешный понаехал из своей столицы. Никто же из них не знал, сколько ему пришлось пахать, чтобы добиться того, что у него сейчас было.