Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Представим себе молодого Жака, входящего в столыпинский вагон. Одежда на нем та же, в которой его арестовали, а на голове нечто странное – милицейская шапка, о происхождении которой он не подозревает. Костюм неплохо выглядит, учитывая полтора года ношения в камере. Замшевые башмаки в самом плачевном состоянии. Жак не расстается со своим лондонским темно-коричневым пальто из верблюжьей шерсти, которое там, куда он едет, будет вызывать у окружающих то зависть, то любопытство. «В одной транзитной тюрьме повстречались мне три эскимоса, гадавших, из меха какого зверя сделано мое пальто. Они щупали ткань, раздвигали ворс, потом обнаружили шов… и решили, что это был какой-то необыкновенный зверь! Вот как тюрьма расширяет наш кругозор!» Жак еще носил это пальто в первый свой месяц в Дудинке. Осенью он спрятал его под доской в бараке, и его оттуда украли. Позже он обнаружил свое пальто на вольнонаемном прорабе, купившем его у уголовника. В ГУЛАГе происходил непрестанный круговорот людей и вещей!

А великолепный чемодан с желтыми углами, который должен был сопровождать его на задание, он с разрешения начальства послал подруге, Валентине С. «Мы имели право пересылать свои вещи родным и близким, только вещи, без письма. С какой стати таскать за собой тяжеленный чемодан с наклейками роскошных европейских отелей, набитый кучей одежды? А Валентина хотя бы поймет, что случилось, и, может быть, продаст мои вещи. Я поступил правильно. В конвое был один американец с прекрасным кожаным чемоданом; когда мы прибыли не то в пятую, не то в шестую пересыльную тюрьму, его конфисковали надсмотрщики во время обыска. Заподозрили, что у него там бритва с лезвиями. В дороге нельзя было иметь при себе ничего твердого и жесткого».

Сперва Жак просто хотел доставить удовольствие Валентине. В чемодане были прекрасные костюмы, сшитые на заказ в Англии. Их можно было продать за хорошие деньги. Жак по-прежнему был уверен, что будет оправдан, поэтому он даже не подумал, какой опасности ее подвергает. А ведь о Хулите, своей невесте-испанке, он подумал и ничего ей не послал. «Хулита была иностранка и рисковала больше Валентины! Я хотел доказать, что наши отношения прерваны, чтобы ее защитить. Какое облегчение я испытал позже, когда узнал, что ей удалось уехать из СССР!» Но впоследствии, когда Жак лучше понял макиавеллизм советской системы, он пожалел, что послал вещи Валентине. Спустя десять с лишним лет, как только это стало возможно, он попросил одного освободившегося товарища по заключению навести справки о судьбе этой молодой женщины и передать ей его извинения. В силу неслыханной удачи Валентину С. не тронули, но она пожаловалась посланцу Жака, что подарок больше расстроил ее, чем порадовал, поскольку она понимала, какая судьба постигла отправителя. Еще позже, теряясь в догадках, Жак задумался, не потому ли Валентину пощадили, что она была информатором НКВД.

В каждом купе вагона вдоль обеих перегородок имелись нары в четыре этажа. В том отсеке, где очутился Жак, их было двадцать восемь человек на пятачке в девять квадратных метров. Все должны были лежать головой к решетке, выходившей в коридор, чтобы надзиратели через решетку могли ясно видеть каждого.

Арестанты ехали лежа, потому что встать было негде. Вдоль обеих перегородок купе над полками для сидения имелись трехъярусные полки для лежания. Пространство между каждой парой полок было перекрыто, так что получалось три сплошных помоста, один над другим. Первые, кто вошел, устраивались на уровне обычных вагонных сидений. Стоять было невозможно, потому что между помостами оставалась совсем узкая щель. Сидеть тоже было невозможно – по тем же причинам. «На самом верху было страшно жарко и нечем дышать, потому что никакой вентиляции не было. В одно купе, рассчитанное на четверых лежащих или восьмерых сидящих, удавалось затолкать до тридцати человек».

До отправки или прямо в вагоне арестантам выдавали сухой паек: семьсот граммов черного хлеба и одну селедку в день на человека. Поить заключенных входило в обязанности конвоя, но воду конвоирам приходилось таскать ведрами с вокзалов во время остановок; одного ведра еле хватало для одного купе, и раздача занимала много времени, потому что конвоир приносил по одной кружке, чтобы эту кружку не украли. Семь купе по тридцать человек – всего двести жаждущих, а за одной кружкой легче присматривать, чем за несколькими, поэтому воды доставалось заключенным мало. Бывало, что пассажиры столыпинских вагонов ехали по десять суток подряд без передышки в тюрьмах. Но обычно заключенных, отправлявшихся в более отдаленные места, раз приблизительно в три дня выгружали в пересыльные тюрьмы.