Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

– Говорю тебе: сегодня в пять утра я схоронился на вершине Святого Духа, потому как знал: ты ходишь именно туда; у меня было временно́е преимущество перед тобой, я боялся, что не смогу за тобой угнаться, и потому отправился туда пораньше. И в конечном счете все видел: покуда ты прятался на верху гряды, я сидел под толстой смоковницей, возле развалин овчарни!

– Несчастный, она могла увидеть тебя! – испуганно проронил Уголен.

– И что из того? Благообразный старик имеет право сходить по пебрдай или по грибы. В любом случае я был ближе к ней, чем ты, и хорошо ее разглядел. Ты не знаешь, на кого она похожа?

– Ни на кого, – с нажимом проговорил Уголен.

– Молчи, дуралей. Она похожа на кого-то, кого тебе не привелось знать. – И добавил мечтательно: – Вылитая ее бабушка – Флоретта из Розмаринов, которая родилась на этой вот ферме… – И, словно размышляя над чем-то, добавил вдруг: – Когда ты поговоришь с ней?

– Не знаю… Пока с меня довольно видеть ее.

– В сущности, время у тебя есть. Но не тяни, как бы кто не увел ее у тебя из-под носа, может появиться кто-то красивее тебя и разговорчивее: такое случается… – Снова о чем-то задумавшись, он еще помешкал. – За работу! Гвоздики ждать не будут! – наконец проронил он.

Однажды утром, обходя с самой рани свои ловушки, Уголен обнаружил редчайшую из попадавшейся в них обычно дичь – небольшого великолепного зайца; тот был наполовину задушен; ударом кулака между ушами он прикончил его.

– Вот она обрадуется… В нем чуть больше полутора кило, и за него с легкостью можно выручить пять франков!

* * *

Он, как обычно, следовал за ней: она направлялась к той самой гряде, на вершине которой росла покалеченная рябина; в этот день она поставила ловушки в глубине ложбины и на склоне, совсем рядом с тем местом, где он устроил свой наблюдательный пункт, а значит, он не мог, оставаясь незамеченным, обойти вслед за ней ее ловушки и вложить в одну из них драгоценную дичь.

Она проверила свои силки, но, поскольку восточный ветер, задувавший всю ночь, только теперь стал стихать, она набрала совсем немного птиц. Поднявшись на плоскую вершину, она набила сумку сухой травой, подложила ее под голову и заснула. Он долго, волнуясь, смотрел на нее, вспоминая старинную колыбельную, в которой говорится о «сне святой невинности». Еще немного, и он бы расплакался. Вдруг мысль о зайце прервала любование трогательной сценкой, он пустился в обход (из-за собаки) и добрался до тех ее ловушек, которые находились на расстоянии не более ста метров от нее. Углубился в чащобу и в первый же найденный силок засунул длинноухую голову и затянул на шее зайца веревку, после чего вырвал вокруг трупика несколько охапок травы, ногтями поскреб почву и с большим трудом взобрался по отвесному лазу до своего выступа. Манон спала как ни в чем не бывало.

«Нынче будь что будет и с гвоздиками, и с Папе, – подумал он. – Останусь здесь до того момента, как она станет обходить силки. Хочу увидеть, что она будет делать, когда обнаружит зайчишку. Наверняка пустится в пляс!»

Он вновь погрузился в зачарованное созерцание.

Но четверть часа спустя черная собака, лежавшая возле хозяйки, положив морду между вытянутых лап, внезапно поднялась на ноги, наклонила голову вниз, к ложбине, и заворчала. Манон приподнялась, оперлась сперва на локоть, потом на ладонь и посмотрела туда, куда указывала ей собака.

И тут появился учитель: опустив голову, внимательно изучая каждый камешек, он поднимался по горловине Па-дю-Лу.

Видя, как приближается молодой человек, Уголен испытал нечто вроде приступа страха, он поочередно смотрел то на девушку, то на незваного гостя.

«Если бы она увидела его, она бы уже убежала…» – подумал он и пробормотал:

– Ну беги же, беги. Он уже близко!

Но Манон, словно не осознавая грозящей ей опасности, собирала волосы и повязывала их лентой, затем подтянула поясок на платье и, открыв книгу и вытянувшись на скале, принялась читать, зажав в зубах веточку фенхеля.

Учитель поднял камешек, в лупу изучил его, отбросил и, осмотревшись, увидел коз, а затем и Манон; сделав шаг в сторону, словно для того, чтобы спрятаться за кустами, росшими по обе стороны тропинки, он на цыпочках, бесшумно двинулся дальше.

Такое поведение страшно обеспокоило Уголена.

– Несчастная, быстрее смывайся! Это свинья! Он рассказывал, что не прочь поцеловать тебя! – прошептал он.

Словно в подтверждение его слов, презренный учителишка приближался к ней тайком с очевидным намерением застать ее врасплох…

Уголена затрясло от боли и негодования.

– Однако! Она же не дастся ему вот так, за здорово живешь! Если он вздумает силой поцеловать ее, я спущусь! – проговорил он вполголоса.

С того момента, как Манон услышала, что по скалистому ущелью кто-то идет, она поняла, что этот кто-то направляется к ней; кроме того, постукивание молоточка по камням предупредило ее: тот, кто пробирается по Па-дю-Лу, и есть тот самый наглец, которому она снится. Она чувствовала, как горят ее щеки, но сделала вид, что читает, и оставалась неподвижно лежать, словно целиком поглощенная чтением.