Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Именно в этой чащобе она натянула силки; сперва ей пришло в голову, что какой-то зверек типа куницы или ласки поедает в это самое время ее добычу. Она уже было ринулась на ее защиту с поднятой палкой, как вдруг сквозь треск сломанных ветвей навстречу ей вышел охотник: незнакомец был явно из городских, к ленте на шляпе было прикреплено перо куропатки.

Она отпрянула, готовая удрать от него, но собака яростно лаяла, кружась вокруг незнакомца, казавшегося смущенным.

– Прости, извини, если вам мешаю… – неуверенно начал он. – Я иду по следу зайца, которого подстрелил на плоскогорье…

Манон поразил его голос, показавшийся ей знакомым, но пока она пыталась догадаться, кому принадлежит это лицо, оно исказилось нервным тиком, и она узнала Уголена. Он потеснил собаку, которая с лаем отступила, и с улыбкой, то и дело моргая, произнес тоном, который казался ему вполне городским:

– А вы, случайно, не малышка Манон, дочь покойного господина Жана?

Он долго готовился произнести именно эту фразу и именно с этой улыбкой, надеясь произвести благоприятное впечатление. Но Манон не отвечала и с удивлением рассматривала яркий охотничий костюм и желтые гамаши.

Уголен старался держаться как можно прямее.

– Я вижу, ты не узнаешь меня, что вполне естественно, я ведь очень изменился. Я Уголен, друг твоего покойного отца.

Вблизи она казалась ему еще краше, но, когда она вскидывала на него глаза, ему было невмоготу вынести ее взгляд и сердце начинало бешено колотиться в груди, а необходимо было во что бы то ни стало продолжать разговор.

– И ты тоже изменилась… Стала настоящей барышней. Нужно присмотреться, чтобы узнать тебя…

Он говорил с ней очень ласково, но ей все равно было, как и прежде, не по себе в его присутствии.

– Тебя, должно быть, удивляет, что мы за все это время так и не встретились в холмах. Но дело в том, что теперь мне некогда охотиться… Из-за гвоздик… Тебе известно, что у меня плантация гвоздик?

– Нет, я не знала этого.

– Тебе разве в Обани об этом не говорили?

– Нет.

– Однако все об этом говорят, потому что в здешних краях только мне пришло в голову разводить цветы. Но этого мало, нужно еще уметь это делать… И кроме того, нужна хорошая земля и нужно много трудиться.

– И родник нужен, – резко сказала она.

– Верно, это самое главное, – поддержал он.

– Я знаю.

– И представь себе, я преуспел… заработал денег… Гм… Много денег…

Манон смотрела на этого упоенного собой болвана и не сомневалась в его успехах, костюм с иголочки и кожаные гамаши еще острее напоминали ей о лохмотьях, в которые превратилась одежда отца, о босых ногах дорогого существа… Болезненному воспоминанию Манон наносилось оскорбление.

Он приблизился, понизил голос и вкрадчиво добавил:

– И все эти деньги – в золотых монетах – спрятаны в надежном месте… Этого я никогда никому не говорил, но тебе говорю, потому что это доказательство правоты твоего отца… Через два года у меня будет по крайней мере пятьдесят тысяч франков! Как ты к этому относишься?

– Это меня не касается. Если вы богаты, тем лучше для вас, – ответила Манон и юркнула в кусты за своими козами.

Он последовал за ней, продолжая что-то говорить.

– Послушай, не уходи. Я хочу сказать тебе что-то важное. Да, кое-что передать для твоей матери.

Она с удивлением задержалась.

– Это правда, что вы живете в Ле-Плантье с Батистиной?

– Да, это все, что у нас осталось, зато мы у себя дома.

– Так вот, мне неприятно думать, что вы, три одинокие женщины, проживаете там, наверху. Мне даже слегка стыдно. Однако я не виноват. Я вам тогда предложил остаться в Розмаринах, а вы ушли без всякого объяснения. И все же иногда мне становится стыдно.

– А при чем тут вы? Это не ваше дело!

– Согласен, но я часто об этом думаю. А тебе не доставило бы удовольствия вернуться в Розмарины?

– К вам? – выпалила она.

– Да нет же, нет! – тоже очень быстро, но кротко отвечал он. – У меня по-прежнему есть мой домик в Массакане, где мне было так хорошо, а в Розмаринах мне не слишком по душе, потому как это по-прежнему дом господина Жана. Но я вынужден оставаться там из-за гвоздик… Гвоздики такие хрупкие, всего боятся, за ними нужен присмотр… Если бы дом оставался пустым, кролики нанесли бы большой ущерб плантации… И потом, это дорого стоит. Кто-то может ночью прийти и украсть мои цветы… А если бы ты была там, с твоей матерью и Батистиной, я бы вернулся в Массакан… А вы пользовались бы родником и жили бы среди цветов, твоя мать ведь так их любит…

Очередное доброе дело, очередное великодушное предложение! К чему он ведет? Несмотря на недоверие и отвращение, которые она питала к нему, отвечать грубо она не решалась; она гладила собаку по голове, а та упиралась в нее передними лапами и лизала ей руки, одновременно полаивая на чужака.

Наконец она решилась:

– Я вас благодарю, но уже сказала: нам очень хорошо в Ле-Плантье, а в Розмаринах было бы слишком грустно. Нет, спасибо. – Она собралась убежать.