Уголен собирался отправиться со своим мулом в Массакан… Она обошла сосновую рощу, чтобы удостовериться: пути к отступлению будут отрезаны. Убедилась, что со стороны деревни лощина почти безлесна, виной чему дорога, однако сухая трава очень высока; приметила глянцевые листья довольно большого количества терпентинных деревьев, которые воспламеняются от одной искры и долго горят… Ей пришло в голову, что их одних достаточно, чтобы остановить вздумавшего спастись человека, обезумевшего от пламени и дыма.
В тот же вечер, когда мать уснула, она тайком покинула Ле-Плантье и при свете рогатой луны впервые за столько лет ступила на ту самую страшную тропу на склоне и пошла по следам отца, некогда цеплявшегося за хвост ослицы и с трудом одолевавшего путь, по которому доставлялась вода. Вот она добралась до места отдыха, там с ветки все еще свисал спасительный железный крюк. Ее воображению предстал отец: закрыв глаза, он отирал пот с лица… Она на минуту преклонила колени и, бледная и полная решимости, двинулась дальше, сжимая в кулаке коробок со спичками.
Позади дома в больших соснах, как и прежде, переговаривались совы. Окна были черны… Вернулся ли Уголен? Она выждала несколько минут, послышался звук подбитых железными набойками башмаков: кто-то шаркающей походкой, то и дело останавливаясь, приближался к дому, по плантации медленно ползла тень человека с опущенной головой и руками в карманах. Она услышала, как звякнул в замке ключ, затем до боли знакомо простонали дверные петли… Желтым светом слабо озарились грязные окна; через мгновение открылось одно из них, затем скрипнули деревянные ставни и, как в счастливые вечера, взвизгнула оконная задвижка.
Из щелей в ставнях наружу пробился свет. Она подождала еще. Отдаленное кваканье наглой лягушки неоспоримым образом свидетельствовало о наличии поблизости родника…
Манон выпрямилась и набрала сухой травы, которая должна была послужить для разжигания огня. Но стоило ей начать раскладывать охапки, как небо затянуло облаками и луна исчезла. Манон задрала голову: грозовая туча, пришедшая со стороны моря, гасила одну звезду за другой. Пятью минутами позже издалека донеслись продолжительные раскаты грома, и первая тяжелая капля плюхнулась на ее лоб. Слезы негодования выступили на ее глазах…
Провидение, так долго отказывавшее ее отцу в воде с небес, теперь пришло на помощь его убийце. Манон разбросала собранные охапки травы и в кромешной тьме под дождем бросилась бежать.
Оказавшись в своей постели, она воспряла духом: как знать, не был ли этот внезапно налетевший дождь большой удачей для нее. Она слишком поторопилась: не додумалась до того, что стоило дождаться дня, когда подует мистраль… Во время большого пожара в Пишорис, в котором погибли два пожарных, не сумевших выбраться из кольца огня, ее отец сказал: «Когда нет ветра, сосны сгорают, но огонь почти не распространяется, разве что поднимаясь вверх по склонам. Но стоит подуть мистралю, пламя разбегается во все стороны с такой же скоростью, как несущаяся вскачь лошадь!» Разумнее было дождаться больших красных рысаков ветра и длинных горизонтальных языков пламени, которые выстреливают хвойными шишками, словно снопами комет.
Дождь продолжался два нескончаемых дня, это был благотворный дождь, из тех, что мог спасти ее отца; он как следует промочил землю. Манон изнервничалась, почти перестала есть, спать, а когда просыпалась, все еще видела вокруг себя кольцо огня, как это было во сне. Она подсчитала, что потребуется три солнечных или два ветреных дня, чтобы просушить сосновые леса: дело было в начале августа, и ничто еще не было потеряно, требовалось лишь подождать немного.
После дождливых дней, полностью посвященных сбору улиток, вернулось солнце, и дымящиеся холмы зазеленели. Манон отправилась с козами вдоль Рефрескьер, где рытвинки и ямки в скалах, наполненные водой, сверкали, как зеркала. У подножия гряды под терпентинными деревьями Манон под внимательным взглядом своей собаки натягивала силки, как вдруг собака насторожилась и стрелой бросилась куда-то. Козленок, совсем еще несмышленыш, не знающий страха, отдалился от стада и стал перепрыгивать со скалы на скалу, скакать по осыпям, забираясь все выше. Манон ничуть не обеспокоилась, поскольку была уверена: Бику вернет его в стадо с помощью умелого маневра и угрожающего лая, чья напускная суровость непременно возымеет действие; однако в какой-то момент козленок словно сквозь землю провалился. Бику ринулась за ним в заросли, вслед за чем послышался ее приглушенный лай, закончившийся повизгиванием, выражавшим полную растерянность. Манон бросилась к Бику, в свою очередь проникла в заросли и оказалась перед узкой расщелиной в скале, откуда доносились отчаянные собачьи призывы.
Встав на четвереньки, Манон проникла в расщелину.