Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Погоняя впереди себя стадо, Манон сперва обходила поставленные ею накануне вечером ловушки: когда дул легкий мистраль, она возводила из плоских камней башенки на краю гряды, чтобы привлечь белогузок, всегда появлявшихся целыми стаями в здешних местах с этим ветром. Когда дул, причем непременно в одном направлении, настоящий мистраль – отчего и сосны всегда накренены в одну сторону, – она спускалась в ущелья и помещала ловушки у подножия отрогов, под терпентинным деревом и миртом, а в безветренную пору расставляла ловушки на плоскогорье, возле овчарен или разрушенных ферм, вокруг старых умирающих фруктовых деревьев.

По дороге она собирала растения, наполняя ими вьючный тюк на спине ослицы. Каждый день в хорошую погоду устраивалась она передохнуть в одном и том же месте, на облюбованном ею крутом склоне долины Рефрескьер.

Между двумя лощинами протянулась длинная и широкая скалистая терраса, чьи расщелины заросли тимьяном, можжевельником и розмарином. Укрытая от мистраля высокой голубоватой грядой, поддерживающей плоскогорье, лежащее выше, терраса завершалась крутым обрывом, под которым, пятьюдесятью метрами ниже, раскинулась цветущая долина – с этой стороны добраться до террасы было невозможно, к ней вели лишь тропы, пролегшие по впадинам и оврагам, с другой стороны.

На террасе росла очень старая рябина, не иначе пустившая некогда корни в какую-нибудь невидимую расселину. Изувеченная молнией, ощетинившаяся своими культями и похожая на насест для попугая, она протягивала свою единственную уцелевшую длинную ветвь в зеленых листьях над плоской и гладкой, как зеркало, поверхностью скалы.

С противоположной стороны на стволе рябины был огромный нарост в виде горба. Манон любила это дерево, потому что однажды, скашивая траву для кроликов, отец, издалека увидев его, весело воскликнул:

– Смотри-ка! А вот и собрат, которого Небо не пощадило, но он не утратил присутствия духа, и его единственная ветвь храбро зеленеет! Пойдем навестим его и поприветствуем.

Они поднялись на террасу, подошли к рябине, и горбун в шутку отвесил ей поклон, затем они набрали в сумки ягод рябины… А когда уходили, он бросил на дерево последний взгляд и со смехом проговорил:

– Ну прямо моя статуя, выполненная в дереве!

Манон часами не покидала ровную поверхность скалы. Не упуская из виду своих коз, которым собака Бику не позволяла забираться слишком далеко, она подкрепляла силы хлебом и сыром, долго расчесывала волосы и читала все подряд: «Робинзона Крузо», «Максимы» Ларошфуко, «Приключения парижского мальчишки», «Грамматику» Брюно, «Илиаду» и иллюстрированные газеты своего детства.

На полях, на форзаце книг иногда попадались отметки, сделанные отцовской рукой; она целовала дорогие знаки и вглядывалась в далекий суровый хребет Святого Духа, этот риф – потрошитель облаков, который лишил всего дорогое ей существо.

За эти годы она ни разу не возвращалась в Розмарины, но мысленно то и дело была там; она бралась за губную гармошку – ту, что побольше, отцовскую, – и исполняла мелодии, которым ее обучил отец… Нередко это была мелодия «Братец Яков», бросаемая ею по направлению горловины Па-дю-Лу. Когда расстояние и ветер благоприятствовали тому, эхо отвечало ей настолько точно, что можно было поверить: дело и впрямь не обходится без человеческого присутствия. Закрыв глаза, она воображала, что отец спрятался в завесе из плюща там, внизу, и радуется тому, как она стала играть.

С высоты своей наблюдательной площадки она провожала взглядом редких пешеходов, чей путь лежал через холмы; спрятавшись в зарослях дрока либо взобравшись на плоскогорье по Козьему лазу, наблюдала – причем ее видеть никто не мог – за браконьерами из Ле-Зомбре, чьих имен не знала, или за жителями Бастид, такими как Памфилий или Казимир, с которыми познакомилась, когда умер отец, а иногда, правда довольно редко, ей доводилось разглядеть охотников в кожаных гамашах и с пером на шляпе, державших на поводке длинноухих собак. Охотники были красивы, но опасны, поскольку их собаки попадали в ловушки, поставленные на кроликов, а сами охотники стреляли дуплетом по какой-нибудь мухоловке или залпом по певчему дрозду, производя такой немыслимый грохот, что после их охоты дичь исчезала на неделю.

Городом для нее была Обань. Она наведывалась туда почти каждую неделю, из скромности облачившись в суконный плащ отца и повязав голову синей косынкой. За ней следовала ослица с огромным, но вовсе не тяжелым тюком, наполненным пряными травами, которые она собирала для продавца лекарственных растений, или плетеными корзинами из тростника.