Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Стоило ей ступить в Обань, как большой рынок, раскинувшийся под платанами, оглушал ее, она пугалась царившего там гвалта… Ей казалось, что зазывные крики сразу нескольких перекупщиц, исступленно звучащий колокольчик ярмарочного скупщика, доносящиеся из рупора завывания торговца домашней птицей являются прелюдией какой-то огромной баталии, и она ускоряла шаг… И все же ей приходилось идти сквозь этот гам, чтобы доставить корзины ларечнику, чье заведение представляло собой обычный деревянный сарай под платаном.

Затем, оставив ослицу во дворе продавца лекарственных трав, она шла в храм на восьмичасовую обедню, как поступал ее отец, и молилась за него. И уж потом направлялась в центр города, чтобы «сделать покупки»: хлеб, сахар, кофе, керосин, соль, перец, мыло…

Узкие улицы давили на нее: меж домов видны были только полосы неба, по которым невозможно было определить время, предвидеть, как изменится погода через пять минут, а воздух был спертым, полным невыносимых запахов… Привыкшая к ароматам лаванды, смолы и можжевельника пастушка издалека улавливала запахи копченостей и сыра, запах серы, идущий от дыма, поднимающегося над крышами, повисшее над тротуарами зловоние стоков, а более всего нечистый и тяжелый дух, исходивший от городских, суетящихся, как муравьи, жителей, с которыми волей-неволей приходилось сталкиваться на узких порогах лавок…

К тому же на нее часто были обращены незлобивые взгляды, в которых сквозил интерес, и она заливалась краской; бывало, проходящие мимо парни бросали в ее адрес комплименты или насмешки… А однажды у булочника один сморщенный старичок заявил во всеуслышание: «Вы только взгляните на эту малышку! Так и съел бы ее!» Испугавшись этого каннибала, она бросилась наутек, прижимая к груди два больших, пышущих жаром каравая…

Нет, она никогда не сможет жить в муравейнике, она всю свою жизнь будет пасти коз; если же когда-нибудь и выйдет замуж, то только за очень богатого молодого человека, с которым познакомится в холмах, например за какого-нибудь владельца лесных угодий, проживающего в одном из замков на склонах Бау-де-Бертаньо или на подступах к Пилон-дю-Руа: у него нашлась бы работа для ее дорогих дровосеков, он выкупил бы Розмарины – тогда и мебель вернулась бы на свои места, и было бы где проводить летние месяцы, – но для начала, в первый же день, они навсегда засыпали бы предательский родник, который предпочел открыться Уголену, докопали бы колодец, ставший причиной несчастья, и тогда, пробившись сквозь побежденную скалу, струя воды, о которой грезил ее отец, забила бы до небес.

В деревне своим чередом шла, по крайней мере внешне, размеренная мирная жизнь, несмотря на появление двух новых жителей.

Старый деревенский кюре ушел на покой, на его место прислали другого, лет сорока, уроженца сельской местности департамента Гар. В прошлом священник Иностранного легиона, он носил на сутане тоненькую ленточку ордена Почетного легиона, полученного им за то, что он под огнем неприятеля отправился исповедать умирающих; он и сам получил тяжелое ранение, дававшее о себе знать болями, которые он стойко переносил. Оттого-то он и был назначен в это небольшое селение в холмах, где можно было покойно доживать отпущенные ему годы.

На его широком розовом лице сияла чудесная улыбка, но, как говорил Казимир, «этот не шутит с добродетелью», а потому он не стеснялся мощным голосом разоблачать в проповедях неверие, эгоизм и жадность своей паствы. Богомольные старушки и «дети Марии»[47], которым нравится, когда с ними обращаются жестко, обожали его, да и мужчины неплохо к нему относились, поскольку он был своим в доску крестьянским сыном, да еще и говорил с ними на милом их сердцу провансальском языке.

Кроме того, вышла на пенсию пожилая школьная учительница, она покинула деревню и перебралась к дочери, которая держала бакалейную лавку «в городе», то есть в пригороде, где, как говорили, она «радуется тому, что вокруг много людей». Вот почему в конце сентября в школе появился новый учитель.

Благодаря жалобам Филоксена удалось наконец заполучить в качестве учителя мужчину, способного утихомирить «учеников старших классов» и подготовить их к экзаменам на получение аттестата об окончании начальной школы.

Звался учитель Бернаром Оливье. Был он двадцати пяти лет, темноволосым, с большими глазами цвета жареного кофе, широкоплечим, с волосатыми руками. Движения его отличались уверенностью. К сожалению, он был безусым, с голым, словно колено, подбородком, но, к счастью, обладал низким певучим голосом и ослепительными зубами. Старый Англад тут же подумал, что надо будет присматривать за девицами и даже за собственной дочкой, очерствевшей девственницей двадцати пяти лет.

В честь нового учителя в клубе был устроен аперитив.