Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

Филоксен произнес радушное приветственное слово, в ответной речи учитель заявил, что счастлив начинать свою карьеру в деревне со здоровым воздухом, с вызывающими симпатию жителями и с холмами, которые пробуждают в нем живой интерес, поскольку он увлекается минералогией. Весь муниципальный совет в полном составе узнал из его уст о том, что «массив Бастид» содержит камни редких пород и что молодой ученый собирается вести здесь поиски бокситов и лигнитов. Он добавил, что неплохо играет в шары и шашки, не женат и живет с матерью, овдовевшей сразу после его рождения. После чего, не теряя ни минуты, как и следовало ожидать от учителя, записался в Республиканский клуб и бросил вызов любому, кто пожелал бы сразиться с ним в петанк. В качестве поборника за честь деревни обществом тотчас был делегирован Казимир, которого учитель самым бестактным образом за двадцать минут заставил «поцеловать Фанни»[48].

– Вот это парень что надо! – провозгласил Филоксен.

– С таким учителем аттестаты об окончании школы у нас в кармане, – торжественно заявил ничуть не смущенный своим поражением Казимир.

* * *

Мать учителя – пятидесятилетняя дама из города – была весьма свежей для своих лет, даже более свежей, чем Натали, которой было только тридцать пять.

К тому же она отличалась кокетливостью: была всегда хорошо причесана и даже слегка напудрена; вначале это не слишком пришлось деревенским по душе. Но однажды во второй половине дня, когда старые кумушки вязали, сидя на парапете эспланады, она подошла к ним, без всяких церемоний уселась рядом и принялась подрубать края дюжины совсем новых тряпок. Кумушки меж собой говорили только по-провансальски.

Когда Леони (из семейства Кастело, чуть глуховатая) поинтересовалась, что это за дама, дама ответила ей сама и на том же языке:

– Я? Я мать учителя и очень рада тому, что переехала в эту деревню, потому как она напоминает мне мою собственную. Я из Лашо, что в Дроме. Мой отец растил лаванду и персики, и я чаще многих бралась за серп…

Вечером в своих семьях кумушки рассказали домочадцам, что госпожа мать «учтителя» – чудо: умна, красива и добра, к тому же говорит на патуа[49] столь же легко, как на французском. Все, в чем можно было ее упрекнуть, сводилось к тому, что, желая сказать «может быть», она говорила «белеу» вместо «бесай». Но что с нее взять, Дром-то на севере…

Прошла неделя, кумушки продолжали называть ее «госпожа учтилка», а потому однажды она заявила им:

– Я не учительница, и зовут меня Магали.

Только старейшая из всех – Сидони, отличавшаяся «отменной дерзостью», – посмела тотчас воспользоваться этим разрешением, прочие были очень горды, что удостоились его, но отважились называть ее Магали не сразу, а лишь по прошествии какого-то времени; так в округе впервые появилась «чужачка», принятая как своя, в присутствии которой говорили не стесняясь.

По четвергам и субботам «учтитель» с утра отправлялся бродить по холмам с красивой кожаной сумкой на плече. Он объяснил в клубе, что собирает образцы минералов, чтобы устроить в школе небольшой музей.

Вначале, видя, что его сумка чем-то под завязку наполнена, подумали, что вся эта история с минералами не более чем предлог и что он просто-напросто ставит ловушки на дроздов. Но позже, когда было установлено, что его мать именно дроздов покупает у деревенских браконьеров, а он и правда приносит домой не что иное, как камни и осколки скалы, его объяснение было принято; к тому же от булочника-бакалейщика узналось: храбрый молодой человек носит в сумке хлеб весом в один фунт, половину палки колбасы, козий сыр и бутылку вина, чтобы было чем закусить в походе.

Да и, кроме того, у него скоро вошло в привычку появляться к вечернему аперитиву на террасе кафе Филоксена, и он стал важным членом ежедневного собрания под председательством господина мэра.

Оттого что члены этого своеобразного клуба никогда не удостаивали своим посещением обедню, новый кюре окрестил их «сборищем нечестивцев». В него входили булочник, мясник, кузнец, Лу-Папе, столяр, Анж, фонтанщик и господин Белуазо.

Господин Белуазо, рекомендовавшийся как бывший нотариус, на самом деле когда-то являлся первым клерком в одной солидной юридической конторе в Марселе. Он был высок, тощ, держался со слегка нелепым достоинством; предметом его особых забот была седеющая борода, подстриженная клинышком. Он всегда носил серую куртку: зимой драповую под котелок, а летом из альпаки под соломенную панаму. Поскольку он утверждал, что солома, из которой в тропиках была изготовлена панама, совершенно непромокаема, его часто просили устроить показ, так ли это, и он покорно шел к фонтану и наполнял головной убор водой: вот почему этот чудесный предмет, по-настоящему непромокаемый, но все же исподтишка меняющий форму под действием влаги, пропитывающей его во время опытов, в зависимости от времени года и погоды выглядел по-разному, а однажды после долгой партии в шары на солнцепеке его пришлось обильно поливать водой, чтобы можно было оторвать от головы, которую он плотно облегал.