Жажда

Я беру пончик и прихожу на встречу на две минуты раньше. Сотрудник отдела кадров улыбается мне и просит закрыть дверь. Рядом сидит моя начальница, маленькая белкоподобная редакторша, которая пришла из отдела продаж и частенько снует за моей спиной, настойчиво пытаясь взглянуть на мой экран. Я улыбаюсь ей и стараюсь сделать вид, будто забыла о том, что она против абортов. Подаюсь вперед, чтобы продемонстрировать свою заинтересованность, стараясь нацепить маску исполненного благодарности сотрудника, получившего работу благодаря квоте на чернокожих. Они начинают с парочки комплиментов, которые я охотно принимаю. Да, я упорядочила цифровой архив. Да, я выпустила адаптированные для пятого класса биографии Майи Анджелу и Фриды Кало, в которых были опущены факты сексуального насилия и автокатастрофы по настоянию ряда родителей Прово[10]: они не были готовы к тому, чтобы их дети увидели кровь и боль, через которые этим женщинам пришлось пройти ради творчества.

– Однако вы дважды оставались на испытательном сроке, – говорит кадровик, стараясь не смотреть на синяк на моем лице.

– Я упала с велосипеда в Центральном парке, – отвечаю я, похоже, только привлекая к синяку большее внимание. Моя начальница и сотрудник отдела кадров переглядываются. – И да, у меня было два испытательных срока, но на второй меня оставили из-за какого-то недоразумения. В одной из наших электронных книг для средней школы оказалась ссылка на сайт HorseGirls.com, но домены со временем меняются. Кто-то из родителей позвонил в редакцию по поводу контента для взрослых, и я всего лишь хотела проявить должную осмотрительность. Мои слова сопровождаются покашливанием начальницы – одним из тех нарочитых язвительных «кхе-кхе», от привычки к которым большинство людей избавляется после двенадцати лет. Я не могу вспомнить ни одного момента, когда она была бы со мной откровенна, и даже сейчас она все ткет паутину из слов вроде «толерантность» и «инклюзия», пока не переходит к сути и не говорит, что некоторые сотрудники – как мужчины, так и женщины, – считают, что мое сексуальное поведение неприемлемо. Видно, что для обеих это очень непростая тема; они явно расстроены тем, как это все выглядит, и подбирают для описания ситуации такие осторожно-нейтральные слова, что в каком-то смысле мне даже становится их жалко.

В общем, меня увольняют. Есть электронная переписка. Фотографии, которые пересылались по корпоративной почте. Жалобы, разглашать содержание которых они не вправе.

На ум мне приходят несколько встреч, гениальные анатомические кульбиты, которые, конечно, случились в рабочее время. Коллеги с замысловатыми, переходящими все границы фантазиями, для исполнения которых я была достаточно мертва внутри. И, конечно, был Марк.

Когда я пытаюсь объясниться, у меня начинает дрожать голос. Я пытаюсь вернуть самообладание, но я чувствительна к власти даже тех людей, которых презираю. Я закрываю глаза и приказываю себе не плакать, – но я была так близка к тому, чтобы позволить себе тратить на обед одиннадцать долларов. Все, на что меня хватает, – это достать из сумки пончик и целиком запихнуть его в рот. Я встаю, зная, что вот-вот расплачусь, иду в туалет, закрываю кабинку, и меня рвет.

Желание расплакаться куда-то исчезло. Я представляю, сколько людей встретится мне на обратном пути, и пытаюсь выдавить из себя слезу сейчас, пока я еще в одиночестве, но ничего не происходит.

Когда я подхожу к своему столу, оживленная беседа мгновенно обрывается. Я собираю ручки, выкручиваю лампочку из настольной лампы и бросаю ее в сумку. Я забираю розовые стикеры, сменку и блокнот, в котором начала историю о волке, который не может найти подходящую пару очков. Кто-то оставил для меня пакет, и это так мило, что на секунду у меня перехватывает дыхание.

Убирая в сумку термос с джином, я вспоминаю, что в первый рабочий день Том показал мне, как отмечаться в системе и брать отгулы и отпуска; после работы в тот день я поехала домой по живописному маршруту – в одном районе заходило солнце, над другим уже виднелась луна, и мне хотелось помахать рукой, словно я перед объективом туристической камеры, и сказать: «Остановись, нет времени снимать».

* * *

Мне кажется, будто бы все в комнате видят эти две версии меня, «до» и «после». Версия «после» еще и толще. Мне хочется что-то сказать перед уходом, но я никогда не была сильна в прощальных речах и нервничаю, когда на меня что-то давит. Поэтому я говорю только «Пригласи меня как-нибудь на обед, пожалуйста» одному из ассистентов редактора, который нравился мне больше всего.

Закрывая дверь, я хочу взять эти слова обратно.