Жажда

Я возвращаюсь в туалет и вновь пытаюсь заплакать. Ничего не получается, и я заново прослушиваю голосовое от Ребекки и трогаю синяк на лице. Я думаю об изголодавшемся выражении на уставшем лице Эрика, о нервной дрожи, которая пробивает меня, когда я отрываюсь от него и захлопываю за собой дверцу машины, – так, должно быть, чувствуешь себя, когда последнее слово остается за тобой. Мне хочется верить, что для него это было пыткой, но с тех пор он не выходил на связь. Я отправляю ему сообщение: «Скучаю по тебе», и увидев на экране многоточие, понимаю, что он его прочитал и начал набирать ответ. Но ответ не приходит, поэтому я делаю глоток джина из термоса и иду в кабинет к Марку.

Даже после необходимой подготовки меня все равно парализует на лестнице, и я пытаюсь отговорить себя от этой затеи. Я начинаю становиться сентиментальной при мысли о том, что оставляю позади – этот запах хлорки и чернил, стопка чьих-то самодельных журналов у раковины, сама эта лестница, на которой я столько раз просила отсрочки по студенческому кредиту и договаривалась о гинекологических осмотрах. Я прощалась достаточно раз, чтобы знать: уход способен по-своему приукрасить то, что в лучшем случае является медленной смертью, – но все-таки каждый раз я думаю обо всем, что теряю.

* * *

Когда я вхожу в его кабинет, какое-то время он делает вид, будто меня нет. Он копается в толстой папке с корректурами, что-то черкает на своем планшете и откидывается на спинку стула, мягко улыбаясь. Он выглядит расслабленным, что очень настораживает. Куда чаще от него исходили волны негатива, всякий раз грозившие обернуться припадком ярости, в котором он мог бы разнести репродукции азиатских художников или драгоценную коллекцию чайных чашек, игрушек и пузатых фигурок богинь плодородия. У этого задрота ими были заставлены и квартира, и офис. Усилия, скрывающиеся за его поведением, должны меня успокоить, но на самом деле это причиняет мне боль. А это не то, что я ожидала почувствовать. Я закрываю дверь и снимаю со стены катану.

– Помнишь, как мы ездили на Брайтон-Бич? Это был, наверное, единственный раз, когда мы где-то появились вместе.

– Пожалуйста, повесь ее обратно. Это церемониальный меч.

– На песке валялся использованный презерватив. И шел дождь. Я поскользнулась на дощатом настиле, и мне было жутко неудобно. Ты этого не знаешь, но я тщательно готовилась к этому дню. Все предыдущие разы мы встречались в темноте.

– Эпоха Муромати, – произносит он; а его спиной висит репродукция гравюры «Большая волна в Канагаве» – пенистый хребет самой высокой волны венчает его макушку словно блестящая корона. Когда я вынимаю катану из ножен, она издает такой приятный звук, что я засовываю ее в ножны и достаю вновь.

– Меня сегодня уволили.

– Что?

– Не надо этого. Веди себя так, как будто ты тут не при чем.

– Ты думаешь, что тебя уволили из-за меня? Эди, малышка…

– Я ни разу не сказала тебе «нет», на все соглашалась. Тот документальный фильм о норвежском кукольном театре длился три часа.

– Слушай, я на испытательном сроке с конца нулевых. Я ничего не выигрываю, рассказав кому-либо о том, что произошло между нами, – говорит он. Я поворачиваю катану в руках. Вес концентрируется в рукояти, и я на мгновение теряю равновесие. Внезапно в комнате как будто подкручивают настройки цвета и резкости, и я замечаю его старый шрам от бритья под губой, а руками чувствую остроту лезвия, которое, я думала, окажется незаточенным.

– Я делала все, о чем ты просил. Даже ту штуку с маской тэнгу[11].

– Дорогая моя, это проблема всего твоего поколения – незамедлительное удовлетворение зова плоти, – отвечает он, и, поскольку ему в среднем требовалось сорок три минуты для того, чтобы кончить, поскольку мне приходилось напяливать на себя уши и хвост и выучить текст песни «Покрасим их в красный цвет» из «Алисы в стране чудес», поскольку за все время наших отношений я выпила около двадцати двух литров клюквенного морса и в течение нескольких дней передвигалась только с тросточкой, с его определением «незамедлительного» я согласиться не могу. Но все-таки какая-то часть меня все еще реагирует на то, с какой легкостью он произносит это «дорогая моя» – обращение, которым, пока мы были вместе, он заканчивал просьбы открыть дверь и передать ему пульт.

– Ты думаешь, что должна получать то, что хочешь, и когда хочешь, а жизнь так не работает. И искусство так не работает, и именно поэтому ты не настолько хороша, как могла бы быть, – произносит Марк, и от того, что он, похоже, говорит это без злости, бросает мне это оскорбление как практический совет, у меня сводит внутренности. Значит, вероятно, причина моего внезапного увольнения действительно не в нем.