Жажда

– Я не могу позволить ассоциировать себя с этим. Окно возможностей, пока они еще не знают, до какой степени ты черная, захлопывается очень быстро, и в него нужно успеть попасть. Нужно стать среди них своей, и, если понадобится, я пойду по головам, пока не получу желаемое.

* * *

Только когда я оказываюсь в метро, рука начинает по-настоящему кровоточить. На дворе один из тех ранних августовских дней, когда пахнет «Драккар Нуаром», старой пыльцой и разогретыми мясными консервами. Это один из тех дней, когда на ветке М полно итальянских туристов, заряженных энергией после целого дня в Banana Republic, и три остановки спустя мой пот становится их потом, а рядом со мной пышет жаром какой-нибудь Федерико. Следы крови повсюду, но я хотя бы могу положиться на свой город – здесь на это никто не обратит внимания… хотя вот ребенок у дверей вагона показывает на меня пальцем, так что я отворачиваюсь и утыкаюсь в телефон. Между Манхэттеном и Бруклином, когда сеть вновь начинает ловить, Эрик присылает мне фотографию монаха, убегающего от бабуина. Он пишет: «увидел сейчас рукопись на архивной конференции в торонто. страницы набухли, переплет рассыпается. жизнь этой штуки близится к концу. запах гнили буквально осязаем».

Я-то уже была в процессе архивирования воспоминаний о нем, хороня их рядом с другими мужчинами, испарившимися после того, как продолбили мне шейку матки, поэтому сейчас я испытываю облегчение и – да, стыд. Хочется сказать, я не такая, не удобная и не увивающаяся за недоступным и, вероятно, незаинтересованным во мне мужчиной. Ну а если все-таки такая? Что ж, в жизни существуют вещи и похуже – промышленное сельское хозяйство, христианский рок и трехмерный анимированный мистер Пропер. Потому что я, может, и не хочу быть крутой. Может, я хочу нравиться всем. Может, я не умею притворяться равнодушной по отношению к мужчинам, которые безразличны ко мне. Поэтому я пишу ему сообщение на двести слов обо всем, что знаю о бабуинах, и вновь переслушиваю голосовое от Ребекки.

* * *

Когда я захожу домой, то пальцы уже не разгибаются; пол начинает кружиться перед глазами. Говоря «кружиться», я имею в виду тараканов, которые разбегаются, пока я ищу перекись и бинт. Но, конечно, ничего из этого нет. У нас даже детектора дыма нет. В баночке из-под лекарств мы держим ибупрофен, ксанакс и алка-зельтцер с истекшим сроком годности; у нас есть кокосовое масло, на котором мы жарим бекон и которое втираем в волосы, и три ножа для масла, один из которых продолжает время от времени появляться в душе. Ни я, ни моя соседка не очень-то подготовлены к разного рода происшествиям, поэтому большую часть времени мы ладим, а крупно ругаемся только в случае настоящей чрезвычайной ситуации – обычно по поводу мышей.

Я мою руку с мылом и ищу туалетную бумагу, но бумага у нас закончилась. Думаю, не обмотать ли мне руку футболкой, – но чистых вещей у меня нет, стирку я все откладывала, надевая купальник вместо нижнего белья. В недрах шкафа я нахожу обрывок холста, заматываю им руку и выношу свои картины вместе с мусором.

* * *

Я захожу в магазинчик на углу, трачу $5.65 на упаковку хорошей, мягкой туалетной бумаги и $3.89 на большой морковный торт из кулинарии. Подумываю, не купить ли лейкопластырь, но даже самый простой стоит больше, чем я готова выложить.

Раздевшись и оставшись в купальнике, я отдаю $3.25 в прачечной за стандартную стирку и сушку и делаю несколько звонков по поводу своих студенческих ссуд. Я записываю суммы последних платежей маркером на тыльной стороне ладони, пока машинка запускает цикл полоскания, и что-то в том, как эти цифры вытягиваются в ряд на моей руке, заставляет меня поверить, что я справлюсь. Когда я возвращаюсь домой, мышь уже отъела кусок моего морковного торта, так что я завариваю овсянку и ухожу в свою комнату, где слушаю, как моя соседка и ее парень-феминист очень мило занимаются сексом, проговаривая каждое свое действие.

Я полирую резюме: вставляю туманную должность «специалиста по коммуникациям» в области продаж шампуня без парабенов для собак и, рассчитывая показать характер, описываю месяц в сырном магазине «Мюррейс», где я работала в отделе мягких сыров. Я подбрасываю парочку откровенно лживых фактов, предварительно убедившись, что любые несоответствия можно будет с легкостью объяснить, как только я войду в офис и вооружусь достаточным количеством разведданных на своего интервьюера, чтобы либо иметь возможность поддержать разговор о корпоративной культуре, либо сыграть на чувстве вины белого человека. Я хорошо прохожу интервью, несмотря на волнение, – но хоть мне бы и хотелось записать это себе в заслуги, но способность сохранять человеческий вид и производить хорошее впечатление связаны только с цветом моей кожи. Ожидания от меня в этих условиях обычно настолько низки, что не превзойти их невозможно. Я откликаюсь на несколько вакансий, оборачиваю руку туалетной бумагой и засыпаю на несколько часов.