Жажда

Хоть мы и одной породы, мне трудно проникнуться сочувствием к ребенку, звук шагов которого едва различим. Я даже не слышала, как она открыла дверь. Как и у матери, ее молчание агрессивно в своей непринужденности, и, хотя я обычно нелегко иду на контакт с чужими детьми, ее бесстыдство придает мне храбрости, и я позволяю себе рассмотреть ее хорошенько. У нее блестящие смуглые щеки, насупленный взгляд, футболка с принтом из «Времени приключений», копна торчащих волос и стиснутые кулаки. Поскольку когда-то от меня никак не могли отстать многочисленные тетушки и настоятельницы нашей адвентистской церкви, которых ужасно беспокоили моя неоформившаяся подростковая грудь и индекс массы тела, я не хочу лезть не в свое дело и обращать внимание на волосы Акилы. И все же этот взрыв у нее на голове одним своим видом осуждает ее тонковолосых родителей, которые явно пытались что-то предпринять, но потерпели неудачу.

– Ты подружка отца, – спокойно заключает она – без негодования или осуждения в голосе, но от этого ее утверждение почему-то звучит еще хуже.

Я хочу встать с постели, но ночью сбросила с себя одежду. Мое вывернутое наизнанку белье валяется на полу посреди комнаты. Это я здесь взрослая. Я плачу по счетам. Я не буду рабом своего гипофиза. Но требовать от нее уважения ко мне настолько нелепо, что слова застревают у меня в горле.

– Ага, – отвечаю я, и она хмурится и захлопывает дверь.

В душе отличный напор воды. Я испытываю неожиданное благоговение перед своими новыми туалетными принадлежностями. Я пользуюсь мылом, но стараюсь не сгладить рельеф лепестков. Я чищу зубы новой щеткой и наслаждаюсь жесткими щетинками и мерзким привкусом соды в пенсионерской пасте, которая кажется мне закономерным переходом от моей обычной сладкой пасты «Пеппа Пиг». Я не могу вспомнить, когда в последний раз чистила зубы, поэтому в этот момент чувствую себя ответственным человеком.

Натягивая штаны и футболку, которые оставила для меня Ребекка, я решаю, что единственный способ отплатить ее за помощь или уйти отсюда с хоть каким-то подобием достоинства – это ни к чему не прикасаться и быть как можно более незаметной.

Я привожу комнату в первоначальный вид. Из-за окна доносится приглушенный загородный шум: мягкий гул электрокаров, сдержанный лай сторожевых собак, смех чистеньких детей, щелканье магнитных застежек от сеток на дверях и звон жуков, усердно старающихся натрахаться до смерти. Спокойствие убивает мою перистальтику, но куда важнее сейчас подключиться к вай-фаю, поэтому я спускаюсь вниз, где отжимается Ребекка. Она бросает на меня взгляд, но ничего не говорит и вообще-то очень зло выглядит – хотя, может, именно так она и выглядит, когда тренируется. Я какое-то время надеюсь, что она начнет разговор, но она настолько сфокусирована и за этим так неловко наблюдать, что я ретируюсь на кухню, где ест кукурузные хлопья Акила.

Девчонка меня игнорирует, и я стараюсь тоже не обращать на нее внимание, но я не знаю, где у них хранятся чашки. «Где у вас чашки?» – спрашиваю я тихим голосом, который удивляет меня саму. Акила вздыхает, плетется к шкафчику и, игнорируя все нормальные стаканы тянется к кружке с выцветшим логотипом Капитана Планеты. Я споласкиваю ее и наполняю до краев. Мне бы хотелось забыть наш предыдущий диалог, но что-то в ее скучающем виде, типичном для подростка, не дает мне перестать думать о том, что я хоть и старше, но занималась ерундой, – и еще видела пенис ее отца. Однако я так поражена прозрачностью воды, что на мгновение и вовсе забываю о присутствии Акилы, наливая себе второй, а потом и третий стакан.

Когда я спрашиваю пароль от вай-фая, она указывает на холодильник. Между фотографиями Эрика в Греции и Акилы в костюме подсолнуха висит бумажка со словом «темнопурпурный». Я забиваю его в телефон, а затем перевожу взгляд на фото Акилы, на длинные желтые лепестки вокруг ее маленького несчастного лица. Я замечаю, что на ней футболка с изображением Супермена.

– Тебе нравится Супермен? – спрашиваю я этим же ужасным тихим голосом. – Мне нравится.

– Супермен не нравится никому, – отвечает она с сердитым пренебрежением, от которого у нее каким-то образом проясняется лицо.

К счастью, на кухню заходит Ребекка, держа на руках их, как я полагала, кота. Он вырывается у нее из рук и пулей вылетает за дверь, и, помимо удивления от того, что этот полосатый толстяк оказался чужой собственностью, резкую боль мне причиняет узнавание: этого же кота, свернувшегося у ног Эрика, я видела в ту, первую ночь.

– Ну и замечательно, проваливай, – говорит Ребекка, открывая морозилку. Это напоминает мне о матери, о первых годах нашей жизни в Латэме, о том, как ей всегда было слишком жарко. Когда первый снег превращался в лед под моросящим дождем, она брала машину и нарезала круги на парковке перед «Волмартом». Даже будучи трезвой, она постоянно потела и увлекалась теми активностями, от которых потела еще сильнее – капоэйрой, дзюдо, техниками диафрагмального дыхания, которые она осваивала по кассетам.