Он дает мне триста долларов и просит снять обувь, и я кладу деньги в карман и делаю, что велено – а велено мне давить голыми ногами помидоры и сырые яйца, пока доктор слушает Арво Пярта. На прощание он вручает мне крем для лица с экстрактом морских водорослей, и хотя эта ситуация и близко не напоминает худшее, на что мне приходилось идти ради денег, чувствую я себя так же паршиво.
Я доезжаю на метро до склада, и забираю из своей ячейки пару кистей, слабительные свечи, какие-то простенькие шмотки из Forever 21 и тюбик бирюзовой краски. На обратном пути до меня доходит, что я, возможно, не смогу попасть в дом. Интересно, не было ли слишком дерзко с моей стороны просто оставить записку? Должна ли я была появиться к ужину, на который теперь опаздываю? Большую часть жизни мне не приходилось ни перед кем держать отчет о своих перемещениях. Я могла обойти весь Бродвей, не моргнув и глазом. Я могла бы погибнуть в пожаре, и меня бы не хватились, пока пожарный не наткнулся бы на мои зубы на пепелище.
От станции я иду пешком и, подойдя к дому, задерживаюсь на крыльце, чтобы насладиться густым августовским воздухом. Кажется странным, что всего три месяца назад Эрик написал мне, указав на пропущенную запятую в описании профиля.
Я стучу в дверь и, когда никто не отзывается, прохожу в дом. Минуя комнату Акилы, я вижу, что она сидит за туалетным столиком и сражается с волосами. «Начни с концов», – советую я, но в ответ она только молча закрывает дверь. Я ретируюсь в гостевую спальню и достаю из носка яичную скорлупу; удаляю из телефона приложение по доставке, выдавливаю бирюзовую краску и начинаю подмалевок автопортрета, но всякий раз что-то идет не так. В дверях появляется Ребекка в длинном халате, сама по цвету сливающаяся с шелком.
– Эта собака не утихает весь день, – жалуется она, будто обращаясь к кому-то другому. Манера, с которой она подается вперед, ожидая ответа, свойственна обычно уже завязавшейся беседе, где собеседники могут себе позволить риторические реплики. Я чувствовала себя куда комфортнее, когда Ребекка меня игнорировала. Когда я думала, что она жалеет, что пригласила меня пожить у них.
– Я ничего не слышу, – отвечаю я, и она хмурится.
– Помоги мне кое с чем, – заявляет она, и мы направляемся в их спальню.
Я стараюсь не выдать своего знакомства с обстановкой дома, но знаю, Ребекка наблюдает за мной. Я чувствую, как на моем лице появляется выражение узнавания, хотя свет приглушен, а на полу валяются газеты.
Она протягивает мне один конец простыни на резинке.
– Представь себе, я уже полчаса пытаюсь застелить постель! – возмущается она.
Нет, я не могу это представить. Я смотрю на кровать и представляю их вместе, – и это зрелище кажется ужасным не потому, что я хочу, чтобы Эрик принадлежал только мне, а потому, что жизнь у них, должно быть, невыносимо скучная: просмотр телевизора допоздна, несвежее дыхание по утрам и сонный, машинальный секс в позе на боку.
Немного помучившись, мы решаем, что проще всего будет поставить матрас вертикально и натянуть на него простынь.
– Ты не сказала ему, что я здесь, – удивляюсь я, когда она ложится на середину кровати в позе морской звезды.
– Как-то к слову не пришлось.
Наутро Эрик присылает мне сообщение: «три дня. даже не спросишь, что за сюрприз?». Я не отвечаю: хочу избежать неловкости угадывания и насладиться его явным недовольством от того, что я молчу. На свидания я хожу не так уж и долго, всего несколько лет, но, конечно, подарки уже получала; большинство из них были в спешке куплены в дьюти-фри, способствовали ожирению, пагубно влияли на вагинальный pH или переоценивали мой интерес к Линдону Б. Джонсону[16]
или Нью-Йорк Метс[17]. Я никогда не принимала такое на свой счет, – но с Эриком-то все по-другому. Он знает, что я делала со своими куклами. Он знает, что я позволила мальчику, в которого была влюблена во втором классе, вырвать себе три молочных зуба. Так что даже если он подарит мне виски из аэропорта, мне придется принять это на свой счет.– Мне назначили интервью, – сообщаю я Ребекке, получив письмо из клоунской академии.
Я не готовилась, но раздел «О нас» на их сайте вполне информативен, даже намеренно вальяжен: там полно слов вроде «дерзость», «разрушение» и «Анакин, офисный пес».
Ребекка склонилась над орхидеей с парой серебряных ножниц в руках. Когда она поднимает голову, я с удивлением замечаю, что она в очках.
– Ты в этом пойдешь? – спрашивает она, опять переключая внимание на цветок, на солнце линзы ее очков темнеют. Она похожа на сумасшедшего ученого; изогнутые ножницы на фоне длинного тонкого стебля орхидеи выглядят пугающе.
– Просто хотела сообщить, что скоро уберусь с твоих глаз, – поясняю я, пока она срезает один из самых больших цветков.
– Черт побери, – произносит она, откладывая ножницы. – О чем ты вообще?
– Меня пригласили на собеседование, – отвечаю я, и теперь, когда она смотрит на меня, становится ясно: не было ни одной причины, по которой мне бы требовалось поделиться с ней этой информацией.