Жажда

Обернувшись, я вижу сидящую за еще минуту назад пустовавшим столом женщину. Она темнокожая, яркая и явно верит в сверхъестественное: на шее у нее кристалл дымчатого аметиста. Она спрашивает, не нужна ли мне помощь. Я отвечаю, что мне нужно поговорить с Эриком, но когда поворачиваюсь, чтобы найти его взглядом в зале, его уже нет. Я говорю ей, что принесла ему сэндвич; она оглядывает меня с ног до головы и сообщает, что он вышел.

Я уношу сэндвич с собой и на обратном пути захожу в аптеку – покупаю бутылку холодного чая и упаковку пробиотиков, которая может похвастаться содержанием тридцати пяти миллионов активных культур. Прошу списать часть суммы баллами. Затем проверяю почту, где нахожу письмо от пекарни «Панера Брэд», которое гласит: «Несмотря на то, что в настоящее время у нас нет открытых вакансий, мы будем рады рассмотреть ваше резюме в будущем»; письмо из министерства образования; из «Банка Америки»; от хозяйки моей предыдущей квартиры, у которой плохие новости насчет депозита; письмо от нигерийского принца, разыскивающего родственников, и от «Блю Крос Блю Шилд», которые напоминают мне, что срок действия медицинской страховки, оформленной моим предыдущим работодателем, истекает через одиннадцать дней.

Сидя в автобусе, я смотрю на дорогу. На улице ливень, вдоль обочины бежит мужчина с канистрой в руке. Я думаю о матери, которая сочувствовала всем и каждому: паучьим растениям коричневого цвета, котам с алопецией, а особенно людям, испытывающим проблемы с автомобилем. Не было ни одного автостопщика, которого бы она не подбросила, ни одного человека с дымящимся «Саабом», которому не захотела бы помочь. Всякий раз, когда я оказывалась с ней в машине, я умоляла ее не останавливаться и ехать дальше. Мне было тревожно рядом с этими людьми, и я не знала, о чем с ними говорить. Но за то время, пока мама успела побывать торговкой наркотиками, наркоманкой и ревностной прихожанкой церкви адвентистов седьмого дня, длительное употребление веществ смягчило ее и одарило той харизмой, которая встречается у семидесятилетних рок-звезд, чьи записанные уже под конец жизни средненькие альбомчики не устают напоминать всем о том, что они еще живы; харизму, которая возникает вместе с принятием. Последнее, кстати, является догматом общества анонимных наркоманов и веры адвентистов, согласно которой смерть неизбежна и окончательна. Правда, я, будучи набожным ребенком, не могла спокойно относиться к смерти. Я читала Книгу Екклесиаста и мысль о смерти как небытии вселяла в меня ужас.

Как-то мы подобрали на трассе мужчину с Библией в руках. Моя мама была в восторге от такого совпадения, но когда через некоторое время я обернулась на заднее сидение, то увидела, что он трогает себя.

* * *

К полудню я возвращаюсь домой и располагаюсь в саду, где ковыряюсь в земле и обнаруживаю гладкий серый камень. Помыв его в ванной, кладу себе в рот. В конце концов я оставляю камень на подоконнике.

Я иду в свою комнату и яростно мастурбирую на фотографию Эрика в Греции, но легче от этого не становится, и я брожу по дому. Ребекка спит с открытой дверью, и какое-то время я наблюдаю за ней. После фотографирую разные предметы в доме – миксер, миску с орехами, преимущественно бразильскими, ящик, где лежат старые пакетики с кисло-сладким соусом и ручки. Я беру несколько шариковых ручек и пару листов бумаги из принтера, который ни разу не включали за все время моего пребывания здесь. С ними я ухожу к себе и стараюсь как можно реалистичнее перенести фотографии на бумагу.

В три я слышу, как со школы приходит Акила. К тому времени, когда домой возвращается Эрик, у меня уже вырисовывается миксер, хотя венчик все же выглядит немного странно. В доме тихо. В отсутствие Эрика распорядок дня Акилы и Ребекки был четким, но не скоординированным, и дом полнился звуками: льющаяся вода и звон стекла, плюхающийся в ведро липкий мусор, сборы спортивной формы и скрип дверей, разбухших от жары, доносящиеся с улицы голоса почтальона и агитатора за демократ-социалистов, все туалеты во власти целого дома женщин, сенсорная кульминация спутанных украшений, заколок для волос и линолеума, аниме в дубляже и лай соседского пса, звуки тока и электроприборов. Когда Эрик дома, ничего подобного нет. Я прислушиваюсь к движениям в доме, но не слышу ничего конкретного. Краны не подтекают, половицы не скрипят под ногами. Мы все словно просто материализуемся в пространстве.

Отмокая в душе, я внезапно замечаю силуэт Эрика, замаячивший на занавеске. Я не слышала, как он вошел, но отчетливо различаю звук закрывающейся двери. Он молча стоит в ванной, пока я мою голову. Когда я выхожу из душа, его и след простыл.

По утрам тихо, и все вечера похожи на вечер пятницы, то есть на начало шаббата, который, несмотря на весь мой гедонизм, накрепко в меня впаян.