Жажда

Когда я соблюдала шаббат, у меня еще не выросла грудь. Зато были видеокассеты с набожными анимированными огурцами и мамины рисунки Сатаны, которые волновали меня до тех пор, пока у меня не расширился словарный запас и я не узнала, что это называется возбуждение. Я была счастлива разъяснить догматы веры адвентистов в своей новой государственной школе. Я признавала, что один из первых наших духовных лидеров[32] изобрел кукурузные хлопья для лечения онанизма, но он же заявлял о том, что медитация в естественной среде является формой любви к себе. Прошел год, прежде чем я поняла, что вопросы моих одноклассников были насмешкой. Я не принимала это на свой счет. Я старалась еще сильнее и приходила в школу с уже заготовленными аргументами. Мальчик из старшей школы, атеист на четыре года старше меня, указал на противоречия в моих словах, – придя домой, я придумала еще больше доводов. Шаббат соблюдался неукоснительно.

Конечно, я пользовалась лазейками в правилах. Иногда я спала весь день, чтобы спастись от скуки, иногда часами напролет каталогизировала двенадцатичасовые записи христианского рока. Но даже несмотря на то, что мне не разрешали танцевать (а я знала, что все веселятся), мне все-таки нравились эти тихие, томные часы дня, когда ты смиренен и исполнен благодарности за все, что было создано в размеренности – сетчатка глаза, репа, густые скопления звезд, вещи настолько сложные, что я едва ли могла передать их на бумаге.

Хотя некоторые вещи сложными не были. Они попадали в категорию несчастных случаев, как было указано в отчете страховой компании в тот день, когда моя мама разбила машину. Она не выходила из своей комнаты четыре дня. Когда я зашла к ней, в пропитанную вонью комнату, мама сказала, что Бог мертв. Отец отвел меня в кафе. Он держал меня за руку, когда официантка уронила поднос с сандеем[33], и крепко сжал мои пальцы, услышав грохот. Периоды кататонии моей матери он назвал «настроениями». Отец не посмел предложить, чтобы мы подняли ее дух молитвой. Хотя он и потчевал каждую лунатичную дьяконессу рассказами о работе, которую выполнял за границей, со мной он никогда не притворялся. Мой отец ни во что не верил, и я была единственной, кто об этом знал. Для всех остальных мой отец оставался богобоязненным человеком, харизматичным слугой Господа с проблемной женой и даром заставлять женщин почувствовать себя услышанными. Пятничными вечерами эти женщины вереницей тянулись к нам в дом, и тогда дверь его кабинета закрывалась.

Я трепалась с тем атеистом по телефону: сначала о домашнем задании, потом и о других вещах. Когда я пришла к нему домой, он включил King Crimson, и я рассказала ему, что моя мать не верит в Бога. Я поцеловала его в губы, но он не ответил на мой поцелуй. Я поняла, что серьезно увлеклась кем-то, кто увлекся мной только в моем воображении, и почувствовала себя настолько этим униженной, что больше мы никогда не разговаривали.

Теперь я другая. Я научилась не удивляться, когда мужчина внезапно отстраняется. Это традиция, которая держится на таких мужчинах, как Марк, Эрик – и мой отец. Поэтому я терплю молчание Эрика, даже когда наши пути пересекаются утром или посреди ночи. Я не пытаюсь его нарушить, хотя чем больше это длится, тем сильнее меняется палитра чувств. Сначала это кажется смешным, потом становится даже слегка эротичным, будоражащим, удушающим, заставляет меня осознать, сколько времени прошло с тех пор, когда до меня дотрагивались в последний раз. Я могла бы найти мужчину, готового мне с этим помочь, но кажется, что на это уйдет слишком много сил. Я уже проделала эту работу с Эриком. Он знает, когда у меня начались месячные, а я знаю, что он вежлив с официантами, а мне не интересно сосать член у незнакомца, который может заставить официантку расплакаться. Не так много я могу сделать, чтобы сохранить лицо. Я живу под их крышей и ем их еду. У меня заканчиваются деньги, и я не знаю, как долго они позволят всему этому продолжаться.

Я стараюсь не попадаться на глаза; дни напролет рисую небольшие натюрморты из предметов, которые подвернутся под руку, и играю в видеоигры с Акилой: ей нравятся те, где женщины потрошат друг друга голыми руками. Она учит меня играть, но не поддается новичку, – победу я должна заработать. Мы выбираем амуницию и оружие для наших персонажей, – а потом она вырывает мне хребет.

Через неделю у меня появляются мозоли на больших пальцах. Я изучаю биографии персонажей по буклету; каждая история начинается всего лишь с одного разблокированного героя, – в буклете приводится только силуэт. Пока мы ищем этот силуэт, Акила рассказывает мне, что не любит сентябрь в Луизиане, потому что это время ураганов. Она говорит, что ее мать унесло наводнением. У нее в шкафу висит куртка от FEMA[34], которую она раньше носила постоянно, но, походив на терапию, теперь надевает ее раз в год.