Жажда

Я нарезаю круги по улице, долго вишу на телефоне с «Салли Мэй»[35]. Мне удается отсрочить платежи по студенческому кредиту и записаться на прием к гастроэнтерологу в Хакенсаке. В ожидании очереди я изучаю требования на оказание государственной помощи, а когда наконец попадаю к врачу, он засовывает палец мне в задницу и говорит, что, по его мнению, нам нужно сдать больше анализов. Когда я отвечаю, что моя страховка истекает через четыре дня, он прописывает слабительное, которое можно добавлять в чай, и просит вернуться, как только я снова буду застрахована. Эта просьба настолько искренна, что придя в аптеку за лекарством, я брожу по ряду с витаминами и плачу.

Я испытала облегчение, обнаружив, что здесь не принято ужинать всей семьей. Это напоминает мне о доме, где каждый ел у себя в комнате. Акила ест внизу перед телевизором, Ребекка – стоя на кухне. Несколько раз я видела, как Эрик кладет себе еду на тарелку и исчезает в подвале – единственном месте в доме, где дверь запирается на замок. Ребекка присоединяется ко мне по утрам за кофе, но мы не разговариваем. Большую часть времени она либо спит, либо проводит в морге. Когда Эрик дома, она словно угасает, точнее, ведет себя очень запрограммированно, кажется настолько хрупкой, как будто способна рухнуть под натиском одного неверно подобранного слова.

Я хочу поговорить о том, что было до возвращения Эрика. О том, как прошли две недели с тех пор, как я смывала краску с ее волос, – между плитками в ванной до сих пор остались черные подтеки.

Когда в доме никого нет, я снова фотографирую ее вещи. На последние тридцать долларов я покупаю набор из двенадцати цветных карандашей и плотную бумагу. Ночью я открываю окно и рисую по фотографиям, работаю со стеклом, металлом, шелком – материалами, определяемыми главным образом через их непостоянство при освещении. Передать их так же трудно, как руки и ступни; ее духи – это ограниченная палитра холодных оттенков, украшения – много теплых цветов, а в одежде есть немного и от того, и от другого. Зернистая текстура ткани не так уж сильно отличается от волос.

В этих эскизах проглядывает их дом. Обшивка, латунь, дерн – я вижу Уокеров даже в этих материалах, но не могу увидеть себя. Впервые мне поддаются суставы пальцев и пластик, хотя с собственным лицом все еще не ладится – я до сих пор не могу написать автопортрет. Стоит мне только взяться за него, и возникает какой-то сбой в работе синапсисов, размолвка между мозгом и рукой. Я пробую по-другому. Закрываю дверь, переворачиваю комнату вверх дном и фотографирую получившийся беспорядок. Воодушевленно берусь за работу, но на получившемся рисунке меня нет.

В следующий раз, оставшись одна, я иду противоположным путем и затеваю уборку – выношу мусор и фотографирую мусорные мешки на обочине, прибираю ванную и фотографирую комок волос, выуженный из сливного отверстия, – ночью я перерисую его, понадеявшись увидеть себя хотя бы в этом. Это не удается, и настает черед серии рисунков, изображающих стопки постиранного белья и затирку плиточных швов, но меня нет и в ней, так что я продолжаю убираться.

Однажды утром, когда я натираю кран, Ребекка сообщает, что она готовит вечеринку и хотела бы попросить меня о помощи. Это вечеринка по случаю дня рождения Акилы, – но сама Акила против. Она прямо так мне об этом и заявляет, когда мы проходим новую игрушку, пошаговую RPG, главный герой которой – армейский почтальон с амнезией. Его единственное воспоминание – это мальчик из небольшой альпийской деревушки. Когда приближается первый бой, на базу ложится длинная тень с гор. Неигровые персонажи не обнаруживают особой встревоженности по поводу происходящего. Полковник, чьи карманы мы опустошили до этого, указывает на тень и спрашивает: «А она здесь раньше была?».

Пока мы лезем на гору, Акила рассказывает, что Ребекка устраивает для нее вечеринку. Она говорит, что предпочла бы провести день в одиночестве. Джойстик вибрирует у нее в руке. Вибрация сигнализирует о новом воспоминании почтальона: о женщине, которая пытается потушить пожар.

Но отговорить Ребекку невозможно. В воскресенье мы забираемся в ее внедорожник и едем на каток, а там паркуемся у черного входа и заносим внутрь праздничную мишуру. Судя по всему, катком владеет какая-то счастливая семья. Рост каждого члена семьи не превышает пяти футов. Отец упражняется в дружелюбии, пока Эрик возится с баллоном гелия, но задача настолько усложняется, что деланый смех Эрика, изначально простой жест вежливости, превращается в отчаянную просьбу оставить его в покое.

Ребекка ведет себя немногим лучше – несмотря на то, что это была ее идея. Она грызет ногти, пока один из подростков объясняет правила пользования комнатой для вечеринок. Когда я раскладываю салфетки и бумажные тарелки, она тихим угрожающим тоном общается по телефону с матерями гостей Акилы, которые, похоже, отказываются от приглашения в последнюю минуту.