Жажда

Мы ужинаем в Принстоне и Хобокене. Я рисую ему якорь на предплечье, и остаток вечера мы притворяемся, будто он скоро уйдет в море. Мы едем в Паулюс Хук в Джерси-сити и наблюдаем за нарядными теплоходами, нарезающими круги вокруг плоских коричневых барж; когда вода успокаивается, он обещает писать мне письма каждый день. Возвращаемся мы всегда по отдельности. Если Ребекка дома, то мы едва обмениваемся парой слов – всегда о чем-то совершенно незначительном, о погоде или о том, нужно ли помыть кофейник, – но чем сильнее развивается этот осторожный, будничный язык, тем интимнее он становится. Разговоры о стирке и ничего не значащие фразы, случайно брошенные за столом, полны иронии и смягчают выражение его лица, когда он стягивает с меня платье.

Конечно, я жду, когда разразится буря. И она не заставляет себя ждать – в порыве страсти мы разбиваем стеклянную вазу. Мы ползаем по полу в трусах и пытаемся собрать все осколки. Эрик обещает придумать какое-нибудь объяснение, но Ребекку оно, похоже, не удовлетворяет. Она утверждает, что осколок впился ей в ногу, и не унимается всю неделю. Она говорит, что не может его достать, и посылает меня в магазин за перекисью и бинтами. Когда я разглядываю ее ступню, то ничего не вижу. «Присмотрись лучше», – требует Ребекка, и когда мы с Эриком снова выбираемся на ужин, я предлагаю снять комнату.

* * *

Я чувствую, как Ребекка переосмысливает мое присутствие в их доме. Пока я училась пользоваться шваброй и обучала их дочь укладке волос по методу «ананаса» и прочим азам жизни афроамериканки, то так часто редактировала свое резюме, что успела превратить свою карьеру в книгоиздании и торговле мягкими сырами в карьеру в научной журналистике. Разговаривать по телефону о клинических испытаниях на аквариумных рыбках данио, ведущихся в Мемориальном онкологическом центре имени Слоуна – Кеттеринга, легко, но при личном общении сложней – особенно когда человек, проводящий собеседование, оказывается дальним родственником Джонаса Солка[37] и хочет поговорить об этических последствиях скармливания кокаина мышам.

Во время собеседования в одной из аптек сети CVS я стараюсь, чтобы мои заверения о том, что советовать подросткам таблетки для экстренной контрацепции всегда было частью моего плана на ближайшие пять лет жизни, звучали убедительно, – но после собеседования иду на парковку, чтобы выпить сиропа от кашля, и замечаю, как один из менеджеров наблюдает за мной из машины.

А деньги продолжают появляться на комоде, всегда без указания дарителя. Я трачу их на краски, а остаток кладу на счет. Когда я с Эриком, велик соблазн спросить, не его ли это рук дело. Если это так, я опасаюсь, что наши отношения станут товарно-денежными, но не в том смысле, в каком они уже таковыми являются из-за моей киски двадцати с небольшим лет и его укорачивающихся теломер, а в том, что тогда мне, вероятно, придется соотнести нерегулярные суммы платежей (четыреста долларов в одну неделю и жалкие пять в другую) с уровнем, который я демонстрирую в постели.

Эрик взял выходной, чтобы мы смогли отправиться на пикник. Я замечаю его раньше, чем он меня. Он стоит на четвереньках, разглаживая складки на одеяле, и есть в этом что-то настолько нелепое, что я иду на автобусную остановку и, выждав десять минут, возвращаюсь, когда он уже ждет меня с бутылкой вина. Я сажусь рядом с ним; он берет мое лицо в ладони, и я чувствую в них хорошую зарплату, сорок с лишним лет относительного комфорта. Он раскладывает по тарелкам крудо и сыр, а я сворачиваю неплотно набитый, сухой косяк. Когда мы его поджигаем, бумага начинает гореть слишком быстро, и мы торопливо передаем косяк друг другу. Эрик притягивает меня на колени, и днем, когда он видит мое лицо, все кажется немного страннее.

Я падаю на одеяло и чувствую солнечные лучи на руках. Я раздумываю, не спросить ли его о деньгах, но он целует мне ладони и рассказывает о семейном пикнике, когда он обнаружил, что у него аллергия на серебро. Мы допиваем бутылку, и он говорит, что его родители живы и все еще вместе, а в пригороде Милуоки, откуда он родом, жила настоящая ведьма, которую в норвежской традиции называют вёльва, и она подарила ему его первую гитару. Я делюсь с ним воспоминаниями о последнем подарке на день рождения, который я получила от мамы, о полароиде, и стаскиваю кольцо с его пальца и кладу его в рот. На мгновение он смотрит, зардевшийся и счастливый, пока я пробую на вкус золото и пот, но потом выпрямляется и говорит, что я всегда захожу слишком далеко.

С пикника мы уезжаем по отдельности и дома не разговариваем. Я не забыла о том, что хотела спросить его про деньги, – просто вдруг поняла, что надеюсь, что они от Ребекки.