Жажда

В последние дни жизни мама не спала. Ее окружали только молитвенные кружки и аромамасла; адвентисты седьмого дня играли в гостиной гимн «Сила в крови Христа» на колокольчиках, пока мой отец, который хотел посмотреть, как играют «Янкис», мазал миррой тонкие коричневые запястья моей матери. За ночь до того, как мама убила себя, одна дьяконесса заставила меня исполнять партию фа-диез, и переходя от «О, благодать» к «Как Ты велик», я взглянула на маму и явственно увидела ее желание умереть. Когда какой-то человек, не попадающий в ноты, начал рассказывать историю Лазаря, наверху по телевизору показывали матч Мировой серии[39]. У команды из Бронкса исчезает мяч; человек восстает из мертвых, история всегда заканчивается этим – оптимистично, на середине, чудом настолько громким, что оно становится катализатором Распятия, которое технически является актом справедливого обмена жизни на жизнь, хотя за три дня до своей смерти Иисус вновь посетил Лазаря, и остается только гадать, что мог бы сказать Спаситель, увидев, что делает Лазарь со своей новообретенной жизнью. Начал ли сомневаться в том, за что умирает?

* * *

Когда мы с Ребеккой приезжаем домой, то обе медлим на пороге, на первый взгляд это кажется случайным совпадением, но потом я понимаю, что стараюсь продлить момент, и вижу, она делает то же самое. Тишина дома являет собой столь разительный контраст с нашими приключениями на дороге, что мне неловко даже взглянуть на Ребекку. Прежде чем ситуация становится совсем смешной, она наконец скидывает обувь и принимается просматривать почту. Я подхожу к ней, забираю у нее из рук письмо и вижу, что это по поводу повышения квалификации; не знаю, что с этим делать. На ее лице растет раздражение и любопытство, а также что-то более трудноопределимое; я обнимаю ее и тут же жалею об этом, пока она не отвечает на мое объятие и не торопится его разорвать. Ее тело шокирующе твердое на ощупь, и когда она притягивает меня ближе и проводит рукой по моим волосам, я чувствую все составляющие ее запаха – формалин, пепел, крем для кожи вокруг глаз.

На следующее утро мы с Эриком снимаем комнату в отеле. Мы оба усталые, и у него что-то не то со спиной. Когда мы поднимаемся в номер, ему звонит сотрудник Национального управления архивов и документации, и пару минут они говорят о состоянии какого-то полинезийского гобелена, который, как выяснилось, проела моль. Поначалу меня не беспокоили эти рабочие звонки, но по мере того, как они становятся все более частыми, я начинаю чувствовать, что они рассчитаны на меня, что это разговоры, которые должны продемонстрировать его занятость и мою удачу, – ведь ради меня он отвлекается от дел. Когда он заканчивает разговор, мы распиваем на двоих маленькую бутылку джина, и я делаю ему массаж спины ногами и обдумываю план на день. Мне приходит в голову, что, возможно, ничего интересного в нем нет и он просто старше меня; человек, который израсходовал все свои шансы на провал и гарантировал себе тепленькое местечко и пенсионные накопления. Мы занимаемся сексом, и это длится так долго, что где-то на середине, когда процесс становится все меньше о чувствах и все больше о том, чтобы просто поставить галочку, мы смотрим друг на друга и решаем, что все, достаточно. Я одеваюсь и говорю ему, что собираюсь вниз попросить немного льда, но вместо этого иду в тренажерный зал и поднимаю штангу столько раз, сколько получается. Когда я возвращаюсь в номер, то нахожу его лежащим в отключке на полу в ванной.

Я звоню на ресепшн, поднимается сотрудник отеля и говорит, что такое случается регулярно. Когда я забираюсь в машину скорой помощи, то вижу, как врачи пытаются осмыслить разительный контраст между нами. Они спрашивают, кем мы друг другу приходимся, чем мы занимались, употребляли ли при этом какие-нибудь наркотики. Когда они спрашивают дату его рождения, я отвечаю наугад. В больнице он начинает приходить в сознание. У меня нет другого выбора, кроме как позвонить Ребекке, и когда она приезжает, то предпочитает на меня не смотреть. Она задает медсестре несколько вопросов на профессиональном жаргоне, которого я не понимаю.

Мы ждем за занавеской, пока Эрик сдает мочу на анализ, и пришедший доктор говорит, что обмороки очень распространены и из-за замедленного сердцебиения Эрика ему нужно воздерживаться от резких подъемов; он должен сосчитать до пяти прежде, чем вставать с кровати. После того, как мы возвращаемся домой, от приязни не остается и следа. Эрик выходит из машины, и Ребекка смотрит на меня в зеркало заднего вида и говорит, что едет на работу.

– Я не виновата, что так вышло, – говорю я.

– А есть ли что-то, в чем ты виновата?

– Это не моя вина, – повторяю я.

– Лозунг твоего поколения.

– Почему сразу моего поколения? Почему это не может быть конкретно моей особенностью?

– Потому что у тебя нет особенностей. Все это когда-то уже было, – она бросает на меня взгляд в зеркало и достает сигарету из пачки. – Эта ситуация меня больше не устраивает.

– Что?