Жажда

Я начинаю заплетать волосы и замечаю, что она наблюдает за мной, я стараюсь выглядеть равнодушной, но мысли о первом аборте не дают мне покоя; вообще-то я нечасто о нем думаю, – а иногда и вовсе забываю до тех пор, пока не открою «Твиттер» и не сцеплюсь с каким-нибудь молодым республиканцем. Мне было шестнадцать. Я не могла стать матерью. Женщины в моей семье, возможно, вообще не должны были становиться матерями. Это не столько осуждение, сколько констатация факта. Они умирали внутри собственных тел, и теперь вся эта мертвечина – мое наследство.

* * *

Когда все соседи разошлись по домам и полицейский наконец вырвал собачью будку из рук старухи, Акила пробралась в мою комнату с выпрямителем для волос и распустила волосы, которые за месяц прилично отросли. Она уже нарядилась в свой костюм члена «Звездного флота», который мы купили в магазине товаров для вечеринок в последний момент, чему она была не особенно рада. Пока я нагреваю выпрямитель, она вызывает Ухуру и практикуется в тамарском, ференги и, разумеется, клингонском. За последние пару месяцев методом проб и ошибок мы подобрали ей уход за волосами даже несмотря на то, что на этом пути нас постоянно подстерегали пригородные мини-маркеты, где в наличии имелись шампуни только для европеоидных волос. Однажды в Хобокене мы нашли единственную полку в самом низу со старой банкой помады для волос и застывшим кокосовым маслом. Мы несколько раз ездили в Бруклин за маслами и бальзамами ручной работы без парабенов; в условиях осенней влажности мы отказались от использования яблочного уксуса и вместо этого сделали ей протеиновую маску из яиц. Теперь мы придерживаемся строгого распорядка: кокосовое масло, мед манука и два узла банту перед сном.

Пока я выпрямляю ей волосы, я представляю себе, как будет меняться их вид в будущем – высокие тугие хвосты, гладкие прямые нарощенные волосы яки, мелкие радужные косички с канекалоном, непременно отрезанные волосы после расставания с парнем, – и мне любопытно, на чем из этого она в итоге остановится. Когда мы заканчиваем, приходит Эрик, интересуясь, чем это запахло; увидев источник запаха, он, похоже, понимает, что это что-то из Черной Культуры, и раскаивается в своем любопытстве.

* * *

Он уже переоделся в свой костюм и среди нас всех больше всего похож на выбранного героя: фигура у него – типичный перевернутый треугольник, и даже несмотря на обновленный вариант костюма из матового нейлона вместо блестящего спандекса, он напоминает Капитана Америку, которого заслужила эта страна, вступившая, в отличие от всего остального мира, в угрюмый переходный возраст. Пока он заваривает себе чай, я представляю нашего ребенка: телосложение Эрика, мой неработающий кишечник. Не сомневаюсь, что мальчик был бы красавцем. Девочке, возможно, пришлось бы преодолеть кое-какие трудности.

Когда Акила уходит, Эрик подливает в чай немного виски и пытается закрепить последний элемент своего костюма, шлейку, но он уже слишком пьян для этого. Я предлагаю ему помощь; он отмахивается, однако потом сдается и опускается на стул.

Эрик такой с момента близкого знакомства с неотложкой: нервный, склонный к внезапным проявлениям мачизма, менее осмотрительный в отношении количества выпитого. Когда мы только познакомились, казалось, что он пьет по случаю, пьет потому, что мы сидим в кафе или баре. Это казалось необходимой прелюдией, рутинное действие, вроде как надеть носок прежде, чем натянуть ботинок. Мне следовало раньше заметить, что некоторые действия не должны быть рутинными. При взгляде на него сейчас кажется, что невозможно было пропустить все звоночки.

Я вновь думаю о нашем ребенке, и на этот раз множество предрасположенностей подрывают великолепие этой решетки Паннета. Это будет ребенок, склонный к наркотическим зависимостям, с унаследованными травмами нескольких поколений, сомнительной биохимией мозга и качелями активности префронтальной коры длиною в жизнь, с моими плоскими, квадратными ступнями и нашей общей любовью к музыке диско, которая в 2045 году, вероятно, будет считаться еще менее крутой. Немецкие гены со стороны Эрика ничего не значат, если наш ребенок вырастет в Америке и будет объектом кортизол-ассоциированного расизма[40]. Единственная причина, по которой я хочу обо всем рассказать Эрику, – это невероятность этого события, поразительная случайность, ставшая возможной вопреки неспособности на нее наших тел, случайность, которая заставила меня чувствовать себя больной, но вместе с тем и мечтательной, словно что-то может сложиться иначе, по-новому.

Быть инкубатором не так уж и плохо. Кажется, что все, что я ем и пью, имеет какое-то значение. Устрицы, шоколад, манго, залитые острым чили-маслом – все прощается, потому что служит цели: знакомству с палитрой вкусов, которое я организовываю путем самых диких комбинаций сахара и соли. В то же время быть инкубатором ужасно. Кажется, будто все, что я делаю, должно что-то значить.