Жажда

Прежде чем зайти в кабинку, я прошу Акилу присмотреть за отцом. Я надеваю гарнитуру и поначалу ощущаю только тепло подушки на лбу, тепло, как сиденье унитаза, которое только что освободили, – но вот я уже стою в чьей-то гостиной, а затем появляется подсказка, спрашивающая, не хочу ли я посмотреть телевизор. Я присаживаюсь на топорно смоделированный диван и смотрю три минуты эпизода из сериала «Закон и порядок: Специальный корпус» в пустом доме, где на кофейном столике стоят цветы, которые я вообще-то могу оборвать, что увлекает меня больше, чем Маришка Харгитей и Ice-T, допрашивающие в Хэмптонсе яппи, который почти наверняка насадил на колья головы всех этих женщин. В следующей демонстрации я хожу по пустой больнице, выкрашенной в один цвет, и сквозь вентиляционные отверстия выходит какой-то туман. Я иду в операционную, и обезьяна в забрызганном кровью фартуке достает из рукава пластинку Бинга Кросби. Когда начинает играть «White Christmas», я разворачиваюсь и бегу. Я запускаю последнюю демонстрацию, прогулку в космосе, во время которой я перемещаюсь между шестью из семидесяти девяти спутников Юпитера. На втором спутнике, Европе, покрытом льдом, другой путешественник выходит из темноты и направляется ко мне. Над моей головой начинает формироваться «звездная пустота». Когда путешественник подходит ко мне, демонстрация заканчивается, я снимаю гарнитуру и вижу рядом Ребекку. Она выглядит не очень, ее макияж потек.

– Эрику плохо, – говорит она сухо, и повернувшись я вижу его у одного из стендов, склонившегося над синим ведром. Пока отца рвет, Акила держит его щит и бросает нетерпеливые взгляды на часы.

– Грибы, – отвечаю я, и Ребекка кивает. Руки у нее дрожат. – Ты в порядке?

– В полном, – заявляет она, когда Акила убирает со щита руки. Не говоря ни слова, они уходят в толпу, и я подхожу к Эрику, который присел в зоне отдыха и пьет сок. Я нахожу в сумочке несколько старых таблеток от изжоги и даю ему.

– Что, не нравлюсь я тебе больше? – произносит он после долгого молчания. Это звучит так, словно какая-то приятная часть беседы уже позади, и вот мы дошли до главного. Он встает, чтобы пойти в туалет, и я захожу с ним внутрь. Эрик поворачивается и выразительно на меня смотрит, но на его право на приватность, как и на право Аквамэна у писсуара, мне плевать.

– Не знаю, нравился ли ты мне вообще когда-нибудь, – говорю я, и акустика в туалете усиливает резкость этих слов. Я сначала раскаиваюсь, а потом замечаю, что он стоит в одном ботинке, и снова чувствую это ужасное разочарование в себе, которое с радостью бы на нем выместила. Он – это самое банальное, что когда-либо со мной случалось; по всему городу подобное происходит с другими глупыми, не до конца сформировавшимися женщинами, которые заинтересовались мужчинами, сумевшими просто прожить чуть больше – ужасающая обыденность, которая происходит тогда, когда продолжаешь вставать по утрам, чистить зубы и идти на работу, игнорируя внутренний голос, который по ночам твердит, что умереть было бы легче. Так что, конечно, мужчина постарше – это чудо, потому что он тридцать восемь лет оплачивал программы для продолжающих обучение, страдал от пищевого отравления, видел отчеты о климатических изменениях и все еще не покончил с собой, но вообще-то, прожив двадцать три года в теле женщины, после перекрута яичников, студенческих кредитов и неонацистов в рубашках, застегнутых на все пуговички, я тоже все еще жива, и это, на самом деле, куда более примечательное достижение. И я позволила себе очароваться его посредственным знанием винной карты!

– Я не имела этого в виду, – говорю я по большей части для того, чтобы не чувствовать себя стервой, но еще и потому, что, несмотря ни на что, это правда. Когда-то, единожды, он действительно мне нравился, – когда возможность отношений между нами все еще была под вопросом; когда мы мчались на американских горках и ветер трепал его волосы.

– Я не обижусь, если это так. – Кажется, теперь Эрик наконец замечает, что стоит в одном ботинке. – Я вел себя с тобой слишком беспечно.

– Мне это нравилось, – отвечаю я, и он улыбается.

– Ага. Так что это вообще было?

– Не знаю. Наверное, это как-то связано с моим отношением к отцу.

– Хорошо, – смеется он. – В смысле, ничего хорошего. Не знаю, почему я так сказал.

– Слушай, ты когда-нибудь думал о том, чтобы походить на собрания анонимных алкоголиков или что-нибудь в этом духе?

– Я хотел бы сейчас побыть один, если не возражаешь, – говорит он.

Я выхожу в зал и брожу вокруг. Вечереет, субботние посетители подустали, растеряли элементы своих костюмов и таскают за собой мечи, кристаллы и игрушки из вспененного полиэтилена.

* * *