Железные амбиции. Мои победы с Касом Д'Амато

Я продолжал свои успешные выступления. В ходе встречи с олимпийским чемпионом Тайреллом Биггсом я семь раундов гонял его по рингу, пока ему не был засчитал технический нокаут. Затем 22 января 1988 года я сразился с Ларри Холмсом. Кас всегда мечтал об этом поединке. Никогда не забуду, как учитель после поражения Мухаммеда Али в бою с Холмсом кричал о последнем: «Он никчемный боксер! Дилетант! Гребаная задница!» Поэтому, когда меня спросили, почему я не пригласил Холмса на пресс-конференцию, я ответил: «Просто потому, что не хочу. Мне не нравится Ларри Холмс». А когда он протянул мне руку, я отказался пожать ее. Иногда я вел себя как настоящий псих.

К этому времени мои выступления превратились в яркие шоу. На них приходили мэры и сенаторы, сутенеры и шлюхи. Я делал из своего противника отбивную, а после этого с важным видом шествовал через вестибюль отеля, переполненного зрителями и теми, кто был далек от бокса. И охранники услужливо прокладывали мне дорогу. Я выглядел злобным и одновременно высокомерным, как Демпси, а окружающие шептались: «Смотрите-смотрите, это же киллер, убийца!» Я слышал все это и наслаждался атмосферой восхищения. До сих пор никто не видел ничего подобного.

Кас предупреждал меня, что все именно так и будет. Он любил повторять: «Ты – просто зверь!» И я действительно воображал себя свирепым животным. Когда на улице ко мне пытались обратиться: «Майк! Майк! Братан!», я лишь смотрел с презрением. В моей памяти были живы воспоминания о том, как меня дразнили в детстве, и я был готов разорвать потенциальных обидчиков на части. Будучи едва оперившимся юнцом, я считал себя жестоким воителем.

Это касалось и моих выступлений на ринге. Прежде всего, я очень чутко реагировал на настроение аудитории, от него зависело каждое мое движение, каждый помысел, каждый вздох. Кас научил меня чувствовать это всем телом. Я стремился быть единым целым со зрительным залом. Поэтому, выходя на ринг, я поднимал руки, словно благословляя всех, и толпа буквально сходила с ума. После этого я был уверен в том, что между нами установилась тесная связь. Любой мой удачный выпад вызывал бурные аплодисменты. Полностью управляя ситуацией, я отмечал, как мой противник постепенно теряет энергию. Я тоже испытывал страх на ринге, но, контролируя состояние соперника, мог успешно делать свое дело.

При общении с журналистами я также стремился продемонстрировать свой тщательно продуманный образ: «Обожаю нападать. Большинство знаменитостей боятся агрессии со стороны других людей, а я, в отличие от них, с нетерпением жду, когда хоть кто-нибудь посмеет на меня броситься. Никакого оружия. Только я и он. Мне нравится вздуть кого-нибудь, причем жестко. Во время драки я стараюсь прежде всего сломить волю противника. Лишить его мужества. Я готов вырвать его сердце и показать ему».

В марте 1988 года я полетел в Японию, чтобы сразиться с Тони Таббсом. Мне потребовалось всего два раунда, чтобы разделаться с ним, однако, вернувшись домой, я узнал ужасную новость: Джимми Джейкобс умер в медицинском центре Mount Sinai в Нью-Йорке от пневмонии после девяти лет борьбы с лимфолейкозом. Он до последнего скрывал от окружающих свою болезнь. Меня словно стукнули молотком по голове. Джимми сказал, что не собирается лететь в Японию, поскольку планирует поездку в Новый Орлеан, где он разыскал фильмы и гравюры о жизни чернокожих в начале века. Этот человек умел убедительно лгать. В этом он был специалистом. Его смерть буквально раздавила меня. Без Джимми я почувствовал, что остался совершенно один. Все, от Хосе Торреса до Дональда Трампа, презирали Кейтона и разрабатывали различные схемы, пытаясь подобраться ко мне и надеясь, что я захочу иметь с ними дело. К тому времени я был женат на коварном дуэте – Робин Гивенс и ее матери Рут Роупер. Эта парочка ежедневно морочила мне голову. Они растаскивали меня в разные стороны, просто разрывали на части. Я мысленно воззвал к Касу и услышал совет: «Делай оттуда ноги, беги к чертовой матери!» В конце концов я именно так и поступил. Но сначала я должен был сразиться с Майклом Спинксом.

За несколько дней до поединка я совершал пробежку по дощатой набережной Атлантик-Сити. Одновременно мы беседовали с Джерри Айзенбергом, спортивным журналистом, который бежал трусцой рядом со мной. Джерри спросил меня: «О чем ты думаешь, Майк?» – «О Касе и некоторых вещах, которые узнал от него, а также о том, насколько он оказался прав. Размышляю о том, что его больше нет и не на кого положиться. Вспоминаю о разном и понимаю, насколько веселее мне раньше жилось. Мы жили одной семьей и думали не только о деньгах. Мы были все вместе, а потом пошла череда смертей, многие ушли в мир иной. Теперь все разговоры завязаны исключительно на бабках, на одних только проклятых бабках. Мне совершенно не с кем просто поговорить». После этих слов я бросился к Джерри, уткнулся головой ему в грудь и истерически зарыдал. Распрощавшись со мной, он был вынужден подняться в свой номер в отеле и сменить рубашку, насквозь промокшую от моих слез.