Железные амбиции. Мои победы с Касом Д'Амато

Хуже всего было то, что в результате внутренних междоусобиц я потерял Кевина как своего тренера. Мне кажется, это Кейтон смог выдавить Кевина из моего окружения. Очевидно, Кевину не нравилось мое знакомство с Доном Кингом, поэтому он уволился, никому ничего не сказав. Он просто перестал приезжать в тренировочный лагерь. Впоследствии он передал нам: «Я не смогу продолжать работать с вами, если в это будут вовлечены Дон Кинг и его парни. Отказываюсь участвовать в этом». Я не раз просил его вернуться: «Почему ты беспокоишься об этих парнях? Тебе платят, мы работаем вместе, все будет в порядке». Стив Лотт рассказал, что Майк Марли, спортивный журналист, организующий рекламные кампании для Дона, опубликовал сообщение о том, что это я уволил Кевина. На самом деле это было абсолютной чепухой. Однако, как только появилась заметка, Кевин, должно быть, увидел ее и ушел от нас окончательно. Сейчас он лежит в больнице с деменцией. Многие лживые ублюдки пышут злобой от того, что он заработал такие большие бабки. На самом деле он пал жертвой внутренних разборок в моем лагере. Никто не работал со мной усерднее этого парня. У него были свои заморочки, а у кого их нет? Ему требовалось выпить после моих поединков, и в этом не было ничего плохого. По большому счету нам с Кевином никто не оказывал помощи. Что мы знали о том, как следует жить, оказавшись в одиночестве и имея кучу денег? Никто не мог толком объяснить, что со всем этим делать.

Меня иногда спрашивают, стал ли Дон для меня отцом вместо Каса. Это полная чушь. Кинг просто позволил мне поступать так, как я хотел. И все, что я делал, – это следовал его деловым советам. Мы действовали сообща и были верны друг другу. Во многом это было обусловлено тем, что Кас научил меня верности. Но у Кинга не было и крупицы той власти, которую Кас имел над моей душой.

Когда Кейтон исчез из поля зрения, я полностью взял на себя заботу о Камилле. Это было то, чего хотел от меня Кас. При нашем последнем разговоре он не упоминал о церквях для черных, о судебной расправе над коммунистами, об убийстве правых республиканцев. Он вспомнил лишь о Камилле: «К черту все остальное, Майк, просто позаботься о ней». Ему в голову не пришла мысль о том, что после его смерти со мной может случиться что-то плохое. Его последняя просьба ко мне, вне зависимости от того, продолжу я заниматься боксом или нет, состояла в том, чтобы я «позаботился о Камилле». Я именно так и сделал. Кейтон всегда обирал ее, как только мог, и она жаловалась мне на то, что чувствует себя несчастной. А если она страдала, то страдал и я. Хотя, надо признать, Кейтон был все же лучше, чем Робин и ее мать. Когда Робин впервые приехала в Кэтскилл, она осмотрела особняк, а затем поинтересовалась, на кого он записан. Эти сучки намеревались переписать дом на мое имя, чтобы в последующем обокрасть Камиллу.

В то время я много разъезжал по стране, однако старался делать все от меня зависящее, чтобы Камилла продолжала жить так, как привыкла. Пусть я и последний ублюдок, но мне удавалось помнить о главном. Я приобрел для нее электрическую инвалидную коляску для подъема по лестнице. Каждый вечер мы созванивались. Приезжая на север штата Нью-Йорк, я всегда вместе со всей своей командой оставался у нее на несколько дней. Когда Робин еще на этапе нашего знакомства солгала мне и заявила, что ждет от меня ребенка, я пообещал Камилле, что буду воспитывать его. Каждый год на день рождения Камиллы я посылал ей цветы – по розе на каждый год ее жизни.

Я продолжал выступать на ринге и побеждать. Фрэнку Бруно был засчитал технический нокаут в пятом раунде, Карла Уильямса я нокаутировал в первом. Но мое сердце было далеко от ринга. Меня пришлось в буквальном смысле слова затащить в самолет, чтобы доставить на бой с Джеймсом Бастером Дугласом, запланированный на 11 февраля 1990 года в Токио. К тому времени, когда меня убедили выйти на ринг, у меня уже не оставалось времени для нормальной подготовки, если не считать за тренировки аэробные упражнения в виде траха японских горничных в отеле. Я сильно прибавил в весе и совершенно потерял форму. Сеансы гипноза у Джона Хэлпина уже не приносили должного результата. Те, кто видел этот поединок, могли подумать, что меня накачали наркотиками, поскольку я был совершенно не похож на самого себя. Но в этом плане со мной все было в порядке. Просто в тот вечер я откровенно схалтурил. Мне было свойственно бросаться в крайности: либо я был великолепен, либо совершенно безнадежен. Я хотел вырубить Дугласа, но физически чувствовал себя просто отвратительно. Когда он в десятом раунде сбил меня с ног, я впервые оказался на канвасе, если не считать поражения в период моей любительской карьеры.