Железные желуди

- С полудня, - продолжал княжич, - горьким дымом тя­нет. Горит Волынь, свищет над нею татарский аркан. Так неужто мы будем сидеть сложа руки и ждать, как лесной гриб, пока кто-то придет и срежет его под корень. Силу с силой надо нам слить, меч с мечом породнить. С этим пришли мы к вам в Литву из Новогородка. У нас в Новогородке говорят: лучше прожить день человеком, чем год - рабом.

Далибор сел. Давспрунк, а за ним - механически - и Эдивид расцеловали его. Медлительный Товтивил не сразу сообразил, как себя вести, промешкал, но было видно, что и до его сердца дошло пламенное слово. Костка и Хвал влюбленно смотрели на своего княжича.

Но это настроение длилось недолго. Эдивид быстро спо­хватился: очень уж сладко поет новгородокский соловейка. А еще не далее чем вчера целовался, поди, с Миндовгом. Давспрунк вспомнил, что ест и пьет в сожженной братовой Руте и что брат до конца дней своих не простит этого. Тов­тивил сидел с кислой миной: он никогда не любил людей, за которыми признавал превосходство над собою. Далибо­ра вдруг охватила жуткая усталость, он прикрыл глаза ла­донью. В упор смотрел на него воевода Хвал. Далибор по­чувствовал этот взгляд: он жег острым угольком, напоми­нал, что его, княжича, и всю дружину ждет предстоящей ночью весьма опасное дело.

- Надо ложиться спать, - решительно поднялся из-за стола Давспрунк. - Пей, ешь, целуй женщину, стой на го­лове, а спать все равно надо.

Далибора ждала постель из медвежьих шкур в Миндовговом нумасе. Тут еще висела люлька маленького Руклюса: второпях не успели, не смогли захватить ее с собой. Те же, кто сегодня правил бал в городе, еще, видно, не додума­лись, что с нею делать. Так и висела она на серебряном крюке, легонько покачиваясь. Далибор лежал, подложив руки под голову, и все почему-то ждал: вот сейчас в ночной тишине прозвучат решительные, уверенные шаги, войдет Миндовг и, строго прищурившись, спросит: "Кто трогал колыбельку моего сына?" Но тихо было в Руте. В пору бы­ло сказать: мертвая тишина. Между тем Далибор не знал и не мог знать, что этому городу, Миндовгову гнезду, оста­лось жить всего солнцеворотов десять-пятнадцать, а потом его навсегда покинут люди, он попадет во власть сыпучих песков, зарастет хвощом и лебедой, покроется лесом. Толь­ко грибы будут кучно сидеть там, где сиживали в засаде грозные вои.

Княжич словно плыл в густой тишине, хотя и не двигал ни единым пальцем. Черная бездна ночи смотрела на него через узкое окно нумаса. Гнела какая-то тревога, какой-то страх бередил душу. Чтобы прогнать это наваждение, он вспоминал Ромуне, ее темно-зеленые глаза. И впрямь при­ходило облегчение. "Почему я все время думаю о Ромуне?" - вопросил себя он и тихонько рассмеялся, ибо в самом по­таенном уголке своей души нашел ответ.

Как она посмотрела на него сегодня! Гневно и растерян­но вспыхнули глаза, словно увидела что-то ужасное, омер­зительное, что-то такое, на чем людям, живым людям ни на миг нельзя останавливать взгляд. Далибору было знакомо это чувство. Однажды, когда он был еще настолько зелен, что трава на склоне новогородокского вала доставала ему до подбородка, дворовый холоп Анисим подозвал его и предложил: "Хочешь, княжич, я покажу тебе дырочку, от­куда ночью домовичок вылазит?" - "Хочу, - радостно от­ветил Далибор. - А он страшный?" "Нет. Он похож на белого котенка, что всегда вьется подле кухарки Маланьи, когда та горшки в печь ставит". Котенка Далибор знал - маленький, пушистый, с хвостиком-завитушкой. Они по­шли в терем, и в одной из каморок-боковушек Анисим, отодвинув от стены старый стол, показал дырку в дубовом полу: "Вот она. Если хочешь увидеть домовичка, сядь и си­ди возле нее тихонько, не шевелись. Наберись терпения". Долго стерег домовичка Далибор, уже и веки начали сли­паться. А когда, перед тем как уйти, захотел последний раз глянуть в таинственнуюю дырочку и склонился до самого пола, это и произошло: лицом к лицу, глаза в глаза, нос в нос столкнулись они с огромной старой крысищей. Какой-то миг оторопело смотрели друг на дружку: маленький Да­либор и седая красноглазая крыса. Тот ужас в смеси с гад­ливостью запомнился на всю жизнь.

"Так и она на меня сегодня глянула" - терзался княжич, чувствуя, как колотится его сердце, норовя вырваться из груди.

Встал. Наткнувшись в темноте на люльку Руклюса, по­дошел к окну. Мертвая ночь камнем лежала на всей округе. И ни звука - княжич как бы растворился в этой тревожной липкой тишине.

В самый раз было заснуть после хлопотного, трудного дня. Днем голова человека, его мозг взбаламучены, как во­да под ветром. Ночью они обретают покой, и, как яркие, с переливами камешки на дне спокойной реки, человеку видятся сны. Но Далибор не мог заснуть. Стоял чуть в сторо­не от темного окна. Ждал.

И вот послышалось тихое-тихое царапанье в дверь. Та­кой звук может издавать разве что мягкокрылый ночной мотылек или ветер, запутавшийся в густой траве. Но Дали­бор, с облегчением вздохнув, нащупав у пояса рукоять ме­ча, бесшумно прокрался к двери, припал к ней ухом, при­слушался.

- Кто? - тихонько спросил наконец.