Железный герцог

«Неблагодарная» – слово, пожалуй, даже слишком мягкое. Развод собирались оформить по факту супружеской измены. Георг IV не поленился отправить в парламент несколько сумок, битком набитых доказательствами неподобающего поведения его жены на континенте. Назначили специальную комиссию, проводили слушания. Выглядело это всё как нечто в высшей степени непристойное. Вся страна с удовольствием обсуждала подробности интимной жизни королевской семьи.

Веллингтон, как мог, спасал репутацию монархии и безнадежно терял свою. Дошло до того, что карету герцога толпа остановила прямо на улице и потребовала приветствовать Каролину. Герцог с холодной усмешкой произнес: «Боже, храни Королеву! И пусть ваши жены будут похожими на нее!» Толпа сразу притихла…

Он делал работу, которая, что было ясно изначально, не принесет ему славы. В феврале 1821-го он скажет своему другу Крокеру: «Почему я непопулярен, хотя нахожусь в Англии всего два года? Я ведь ничего особенного ещё и не сделал. И почему герцога Йоркского везде встречают аплодисментами? Всё дело в том, что все думают, что я – человек короля, а герцогу Йоркскому рукоплещут, не понимая, что развод – просто в его интересах. Они считают, что он – человек королевы. Смешно… Нет, это не мы непопулярны, это король непопулярен, а мы разделяем эту непопулярность вместе с ним».

Прав Веллингтон. Только обижаться ему стоит на самого себя. Он всегда будет человеком короля. Любого, если он – английский. Многие позаботятся о популярности, он – не станет.

И всё же он не понимал. Ведь ничего особенного, пока, во всяком случае, он и правда не сделал. Убеждал оппозицию в том, что не следует использовать бракоразводный процесс в политических целях, проводил переговоры с Каролиной… «Дело королевы» затягивалось, этот фарс уже постепенно надоедал англичанам.

Король Георг IV от «переживаний» заболел. Когда в конце мая 1821-го в Лондон пришла весть о смерти Наполеона, один из придворных пришел сообщить ее монарху.

«– Сир, Вашего злейшего врага больше нет.

– Как? Она умерла?» – обрадовался король.

Каролина умрет в августе того же года. К тому времени «Дело королевы» закончится. Георг получит развод, билль примет только палата лордов. Веллингтон укрепит свой авторитет в партии тори, но сама партия вступит в полосу серьезных испытаний.

Консерваторы-тори долгое время не испытывали больших проблем. Идеи либерализма и партию вигов связывали с якобинскими ужасами и вплоть до окончания войны шансов на успех у вигов практически не было, а победы Веллингтона сильно помогали тори. Борьба между двумя партиями носила, скорее, символический характер.

Однако после Питерлоо виги резко активизировались. Они продвигали парламентскую реформу, и одного этого оказалось достаточно для того, чтобы потеснить консерваторов. Среди тори, тем не менее, немало тех, кто пока ещё не был готов к реформе, но понимал необходимость перемен. В партии началась модернизация, появился так называемый либеральный торизм.

К модернизации Веллингтон отношения не имел, но он сохранял лояльность. Как к королю, это вопрос выбора. В случае с герцогом – всегда окончательного. Вполне возможно, что Веллингтон так бы и остался чуть в стороне, однако летом 1822-го произошло событие, резко изменившее и жизнь страны, и самого Железного герцога.

…Уже к концу парламентской сессии у Каслри начали проявляться явные признаки психического расстройства. Каннинг говорил о своем давнем сопернике: «Он не может ни чувствовать, ни притворяться». Насчет «чувствовать» Каннинг неправ. Каслри, напротив, был очень чувствительным человеком, только прятал свои эмоции под маской холодности. Кому-то это помогает, кому-то нет. На Каслри роль «человека в футляре» явно подействовала не лучшим образом.

Веллингтон мог иронизировать над своей непопулярностью, Каслри она страшно угнетала. У него и раньше случались нервные срывы, о которых, правда, знали только домашние. В начале же 1822-го у Каслри появились признаки паранойи, он стал страдать манией преследования.

Всем своим близким Каслри рассказывал, что за ним следят и хотят обвинить в гомосексуальной связи. Насчет связи мы доподлинно не знаем, но это превратилось в навязчивую идею. Обвинение для политика в те годы очень плохое, так что переживать Каслри мог.