Железный крест

Забросив автомат на плечо, Штайнер наклонился над ней и спросил:

— Почему ты так хорошо говоришь по-немецки?

Ее лицо исказилось болезненной гримасой, прежде чем она ответила.

— Я учу детей немецкому языку, я школьная учительница. — В ее голосе прозвучала нескрываемая гордость.

— Понятно, — произнес Штайнер. — Но зачем вы учите своих детей немецкому?

— А почему вы учите своих детей английскому и французскому языкам?

— Потому что мы уже покорили Францию и скоро завоюем Англию.

Она еле заметно кивнула. Разговор сильно утомил раненую. На ее лице залегли темные тени. Она скоро умрет, подумал Штайнер. Мысль эта показалась ему неприятной, и он решительно отбросил ее прочь. Она должна умереть, сказал он себе.

— И что? — спросил он.

— Ты сам знаешь ответ, — устало прошептала умирающая женщина.

Штайнер кивнул и выпрямился.

— Этот день еще не настал. До Германии еще далеко, — сказал он.

Она снова открыла глаза. Теперь в них мерцал слабый огонь. Женщина медленно повернула голову и прошептала:

— Недолгий путь — для нас. Но долгий — для вас.

Он посмотрел на лицо, с которого постепенно уходила жизнь, затем повернулся и вышел. Крюгер последовал его примеру. Перед дверью Штайнер остановился и поднял голову. За мостом виднелся лес, безмолвный и пугающий. Ветви деревьев казались похожими на мерзкие щупальца спрута и отбрасывали темные тени на водную гладь реки. Штайнер содрогнулся и провел рукой по лицу, чтобы отогнать это видение. Я, должно быть, схожу с ума, решил он. На фоне зловещей картины — стены леса — слова умирающей женщины прозвучали в его голове подобно мистическому пророчеству.

Было что-то такое в ее голосе, а не в словах, что пробудило в нем давние воспоминания. Перед его мысленным взором предстал зеленый лес, в котором затерялся луг овальной формы. Высокая трава покачивалась на ветру. В ней можно было увидеть нежные колокольчики и другие луговые цветы, над которыми порхали бабочки. Над лесом возвышалась гора с остроконечной вершиной, мрачная и величественная, окутанная на самом верху белыми облаками. Он слышал голос, произносящий ласковые пустяковые фразы, нежный и низкий голос. При прикосновении к ее жадным нетерпеливым губам окружающий мир исчезал; исчезали луг, лес, гора, облака и небо. Штайнер стоял, тяжело дыша, с искаженным печалью лицом. Он снова пришел в себя лишь тогда, когда Крюгер осторожно положил руку ему на плечо. Солдаты его взвода, одетые в русскую форму, стояли возле лошадей. Посмотрев поверх их голов, он снова увидел лес. Взводный медленно спустился с крыльца, сделал знак рукой и зашагал к мосту. Взвод последовал за ним и вскоре вошел под сень зеленого леса.

Шкаф был сколочен из крепких досок. Лишь на стороне дверцы, которая теперь лежала на полу, имелась щель шириной с палец. Благодаря ей и окантовке на дне шкафа, на пару сантиметров приподнимавшей его над полом, внутрь поступал воздух. Цолль лежал на животе, положив руки на голову. Прошло около десяти минут с тех пор, как Штайнер опрокинул шкаф. Цолль не двигался. При падении он ударился о дверцу головой и разбил очки. После отчаянных попыток вырваться из деревянной клетки он понял полную их бессмысленность. Ему все еще казалось, что это был лишь очередной, характерный для Штайнера трюк, и поэтому он ожидал, что в любую секунду товарищи выпустят его на свободу. Он уже представлял себе улыбающиеся лица и думал над тем, что скажет в ответ на их шутки. Цолль снова и снова задавал себе вопрос, почему именно Штайнер, а не кто-то другой вошел в комнату в столь неподходящее время. Наверно, Шнуррбарт притворялся, и Штайнер просто все ловко подстроил, чтобы поймать его, Цолля, за этим делом. Вот урод! Цолль проклинал и корил себя за то, что так легко угодил в приготовленную для него ловушку.

Снова прекратив дергаться, он лежал тихо и прислушивался. Ему показалось, что он услышал какой-то скрежет. Цолль поднял голову и насторожился. Скорее всего, это русская, решил он. Штайнер сказал, что оставит ее здесь. При мысли о том, что это новый подлый трюк взводного, ему стало страшно. Нет, здесь что-то другое. Пожалуй, это солдаты. Они, видимо, собрались возле шкафа и ждут, когда он закричит, призывая их на помощь. Такого удовольствия он им не доставит, напротив, будет молчать. Цолль принялся насвистывать, несмотря на боль в разбитом лице. Он улыбнулся, представив себя, как удивятся товарищи.

Тем временем жара в шкафу становилась просто невыносимой. Ему казалось, будто он находится в турецкой бане. Хотя на нем была лишь рубашка и штаны, он уже весь покрылся потом. Цолль снова подумал о Штайнере. Этот ублюдок еще получит свое, подумал он. Придет день, и я выпущу пулю ему в спину. Пусть тогда корчится в агонии.