Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

…Так и с легендами, песнями, былями… Мужские, джигитские, абреческие, боевые песни, истории о набегах, о сечах, о могилах и мести, о крови, об удальстве и храбрости почему-то сохраняются хуже, нежели песни о любви»⁵⁰. Но как бы то ни было, горы и каньоны Кавказа хранят в памяти десятки, возможно, сотни легенд и песен о прославленном Шамиле. Им следует верить. Многим горцам эти истории спасали жизнь, многих пеших сделали конными. Многие робкие люди, услышав песню о бесстрашном храбреце, перестали бояться.

Приведем некоторые простые мужские и женские имена, например, у аварцев: Галбацi (Волк), Меседа (Золото), Чакар (Сахар), Батыр (Герой), Гюльжанат (Райский цветок) и т. д. // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь…Отца имама Шамиля звали Денгав (Доного), и поначалу Шамиля звали Шамиль - сын Доного. Затем Шамиль стал Шамилем из Гимры (Гимринским), так как он был родом из высокогорного аула Гимры, еще позже - Шамилем Аварским, потом Дагестанским, Кавказским… Став же всемирно известным, он вновь стал Шамилем, уже не нуждающимся в каких-либо уточнениях или дополнениях. Всенародному кумиру сего не нужно. И если б люди даже не знали, где находится родной аул героя или его могила, если бы не ведали, куда прийти поклониться, то все равно сказали б о нем: «…зато везде и всюду на Востоке бьется его живое сердце». Недаром седая мудрость гласит: «Какова борозда, таков и хозяин поля».

Одно из преданий повествует, как Шамиль сел в седло боевого коня и взял в руки оружие.

А дело было так: однажды на одном аульском годекане⁵¹ люди спросили у прославленного в боях Шамиля:

- Скажи, мудрый (аль-хаким) и великодушный (аль-карим) имам, как могло статься, что небольшой Дагестан мог веками сопротивляться могущественным тиранам⁵² и устоять против них? Как ему хватает сил вот уже двадцать с лишним лет противостоять всесильному Белому Царю?

И Шамиль ответил, перебирая в руках молитвенные четки - субха:

- Ни Дагестан, ни Чечня, ни Кабарда с Ингушетией… никогда бы не выдержали такой борьбы, если бы в их груди не горело пламя любви и ненависти. Сей огонь и творит чудеса, и совершает подвиги. Этот священный огонь и есть душа правоверного Кавказа! Мне ли вам говорить, уважаемые? Чтобы увидеть плод своего труда, надо сначала очистить землю от камня, вспахать ее и посадить семя… Неусыпно следить за ним, поливать водой и бережно укрывать буркой от бури… - опустив на грудь голову, молвил имам. - Много, очень много есть что сказать мне об этом. Много дела было…

- Так поведай нам с самого начала…

- Где родился? Как жил?

- Просим тебя, о достославный Шамиль!

- Люди нашего годекана расскажут это своим сыновьям и внукам, соседям из другого аула, а те другим… И так от ущелья к ущелью, от горы к горе! Землей не будет съедено тело того, кого прославит Аллах!

Шамиль помолчал, выждал, не перебивая ничьих речей, - скажут ли аксакалы еще чего, затем поднял голову, стряхнув папаху с гордо повязанной на ней белой чалмою.⁵³

- Это можно, не знаю, успею ли до намаза…

- Не успеешь за этим костром - за другим доскажешь, - горячо откликнулись голоса.

- Кто я такой? - прислушиваясь к далеким звукам зурны, продолжил Шамиль, глядя на сидевших вокруг горцев.

Лицо учителя было сурово и замкнуто. Он улыбался редко, лишь излучинами губ, глаза от улыбки не мягчели, неприступно сохраняли свой неяркий булатный блеск. И весь он был скуп на краски, холодно-сдержан, похож на камень, которым так щедро усеяна многострадальная земля Дагестана.

- Кто я? - задумчиво повторил имам. - Сын садовника из далекого аула Гимры. Разве я особенный? Я не выше ростом и не шире в плечах, чем другие. В детстве… я и вовсе был хилым и слабым… Помню, как мать, возвращаясь с родника с кувшином воды, тяжело поднималась по каменным ступеням сакли… начинала разводить огонь в очаге и не могла сдержать слез… Наши родственники и соседи, глядя на меня, скорбно качали головами и говорили, что долго не протяну. - Шамиль смолк, а на губах и скулах его отчетливей проявилась железная твердость. - Я сначала носил имя Али. Но когда крепко болел и был близок к смерти, прежнее имя заменили Шамилем, в надежде, что вместе со старым уйдет и моя гиблая хворь. Мои глаза не видели большого мира… Уши не слышали шума больших городов. Меня воспитали родные горы и пастбища… суры Корана и клекот орлов. Я никогда не был хозяином завидного добра и богатства… учился в медресе в своем ауле, который не больше ослиной головы. Родители, навьючив лошадь, отправляли меня в Темир-Хан-Шуру, на базар, продать гимринские персики и то немногое, что рождала наша скудная земля. Долго я так ходил из года в год, со старой кобылой в поводу, по каменистым тропам. И вот что однажды приключилось со мной…

Было мне тогда не больше четырнадцати зим… В тот год засуха и зной стояли страшные… Много скота пало. Земля потрескалась и обуглилась, будто по ней прошел огонь. Трава покоробилась желтизной, ручьи пересохли, а реки обмелели…