Желтые обои, Женландия и другие истории

На этой основе с сублимацией материнской любви, выражающейся в широкой общественной деятельности, каждый этап работы изменялся в зависимости от его влияния на развитие всего народа. Сам их язык был намеренно очищен, упрощен, сделан легким и изящным ради блага детей.

Это показалось нам совершенно невероятным. Во-первых, что любой народ должен обладать прозорливостью, силой и настойчивостью для планирования и выполнения подобной задачи. Во-вторых, что в женщинах нашлось столько предприимчивости и энергии. Мы считали само собой разумеющимся, что у них нет таких качеств, что только мужчины с их естественным порывом и нетерпимостью к препонам могут что-то изобрести.

Здесь мы обнаружили, что влияние жизни на окружающую среду развивает в человеке изобретательские способности вне зависимости от пола, что полностью раскрепощенное материнство ради блага ребенка совершенно не стеснено в творчестве и в труде.

Для того, чтобы дети рождались и воспитывались в условиях, наиболее приспособленных для их наиболее полного, гармоничного и свободного развития, женщины намеренно перестроили и улучшили все общественные структуры.

Я никоим образом не хочу сказать, что на этом они остановились, как ребенок мог бы остановиться в развитии на уровне своего возраста. Самая поразительная особенность всей их культуры помимо великолепной системы воспитания состояла в широте интересов и сфер деятельности, открытых любому на протяжении всей жизни. Но в области литературы меня поначалу сильнее всего поразила ее ориентированность на детей.

У них также присутствовал знакомый нам повторяющийся набор простых стихов и рассказов наряду с превосходными образными сказками. Однако там, где у нас они представляли собой сто раз обмусоленные ошметки древних народных сказаний и примитивных колыбельных, у них они превратились в изящные творения великих художников, не только простые и неизменно волнующие детские умы, но и правдивые, описывающие окружающий живой мир.

Стоило провести один день в их яслях, чтобы навсегда изменить отношение к младенчеству. Самые маленькие, розовые карапузы, сидели на руках у матерей или мирно спали под открытым небом, вдыхая напоенный ароматом цветов воздух. Выглядели они совершенно естественно, вот только никогда не плакали. В Женландии я почти не слышал детского плача, разве что несколько раз при падении. Ребенку тут же бросались на помощь, как бросились бы мы к визжащему от нестерпимой боли взрослому.

У каждой матери был год блаженства, время любить и учиться, жить рядом с ребенком, гордо растя его. Иногда это продолжалось два года или больше. В этом, возможно, состояла одна из причин их поразительной жизненной силы и оптимизма.

Но после года мать уже не находилась постоянно рядом с ребенком, если только не работала с малышами. Однако она никогда полностью с ним не разлучалась, и было очень приятно наблюдать ее отношение к приемным матерям, которые неустанно ухаживали за ее девочкой.

Что же до детишек — они группами играли голышом на подстриженной и чистой мягкой травке или на ковриках, плескались в мелких бассейнах с прозрачной водой, кувыркаясь, плюхаясь и смеясь радостным смехом. Это было детское счастье, о котором я и не мечтал.

Малышей растили в теплой части страны, а затем, когда они подрастали, постепенно приспосабливали к более холодным горным районам.

Крепкие ребятишки лет десяти-двенадцати так же радостно резвились в снегу, как и наши, их возили на длительные экскурсии по всей стране, чтобы та стала домом для каждого из них.

Это была их земля, и она ожидала, чтобы они изучали ее, любили и служили ей. Как наши мальчишки хотят быть «солдатами», «ковбоями» или кем-то еще, как наши девчонки загадывают, какой у них будет дом и сколько детей, так и их дети свободно, счастливо и радостно болтали о том, что совершат для страны, когда вырастут.

Именно это осознанное счастье детей и молодых людей впервые высветило мне глупость нашего расхожего убеждения, что если жизнь течет ровно и счастливо, то люди не получают от нее радости. Когда я смотрел на эту молодежь — энергичную, радостную и пытливую, — то видел в ней ненасытную жажду жизни, и все мои прежние представления и идеалы изменились столь кардинально, что возврата к прошлому уже не было. Крепкое здоровье давало всем им естественный стимул, который мы называли «буйной жизнерадостностью» — странное противоречие в терминах. Они оказывались в дружественной и интересной окружающей среде, перед ними простирались годы учебы и открытий, захватывающий и бесконечный процесс обучения.

Когда я вникал в их методики и сравнивал с нашими, у меня быстро росло ощущение неполноценности моего народа.

Элладор не могла понять моего удивления. Она рассказывала мне все ласково и доходчиво, однако с некоторым изумлением, что какой-то предмет нуждается в объяснении, внезапно спрашивая: как это делается у нас, что еще больше меня унижало.

Как-то раз я отправился к Сомель, предусмотрительно не взяв с собой Элладор. С Сомель я не боялся выглядеть глупцом — она к этому привыкла.