Жемчужина короны

Все комнаты в доме Бетси Соломон, за исключением той, где прятался Лемэтр, были освобождены от мебели. Кровати, стулья, шкафы — все было вытащено во двор и накрыто брезентом. На крошечной галерее — длиной в десять, а шириной в четыре фута, — сняв пиджаки, играли музыканты. Затея Бетси имела большой успех. Гостями были главным образом негры — служащие и рабочие с промыслов. Маленький домик был переполнен до отказа. Танцующие пары толкали друг друга и могли двигаться только в одном направлении. Когда музыка смолкала, мужчины, выбираясь из толпы, спешили во двор, к окошку кухни, где громкими голосами требовали напитков. Во дворе запах рома смешивался с запахами выгребной ямы, и многих, кто уже изрядно перебрал, тут же рвало. Как всегда, музыка привлекла толпу зевак, собравшуюся перед домом.

Бетси двигалась среди гостей с сознанием собственного достоинства; кокетливо склонив голову набок и слегка откинув ее назад, она улыбалась, словно говоря: «Смотрите получше, мальчики. Другие, может, и красивее меня, и все ж у них нет того, чем я могу похвастать». Она знала, что у нее великолепная фигура, нежная и шелковистая кожа. Она то и дело с видимым удовольствием пальчиком манила к себе то одного, то другого из мужчин и, словно пава, распускала перед ними перья; они подходили, говорили ей комплименты, а затем, обхватив за талию, увлекали танцевать. Ее громкий смех не умолкал. Разговаривая, она сильно жестикулировала и оглядывалась по сторонам, словно негодовала, что не все любуются ею.

Взмокшие музыканты в перерывах передавали друг другу бутылку. Каждый по очереди прикладывался к ней, все выше запрокидывая голову, по мере того как бутылка пустела.

В половине первого ночи скрипач, заметив зарево на небе, перегнулся через перила галереи и, продолжая водить смычком по струнам, взволнованно крикнул товарищам:

— Эй, вы, пожар! Нефть горит!

Музыканты, за исключением саксофониста, который не мог оторваться от своего саксофона, наперебой задавали ему вопросы. Темп музыки участился.

— Забастовка, большая забастовка! — с решительным видом сказал музыкант, игравший на контрабасе. Он энергично дергал струны и кивал головой, словно стремился подогнать ритм музыки.

Молодой саксофонист, старательно надувавший щеки, не мог произнести ни слова. Как новичок, он часто фальшивил. Его глаза, покрасневшие от напряжения, умоляюще глядели на товарищей. Наконец, он тоже поднялся и, перегнувшись через перила, посмотрел на пожар. Отняв саксофон от губ ровно на столько секунд, сколько требовалось, чтобы воскликнуть: «Вот полыхает!» — он снова задул в него, фальшивя пуще прежнего.

Внезапно музыка оборвалась. Положив инструменты, музыканты бросились вниз, на улицу, с криком:

— Нефть горит!

За ними, повторяя эти слова и толкая друг друга, устремились гости. В одно мгновение дом опустел. Остались только пьяные во дворе.

Пожар был условным сигналом к началу забастовки на промыслах Файзабада и Пойнт-Фортина.

Гости смешались с толпой местных жителей, спешивших пешком и на велосипедах к месту пожара. Бетси, памятуя о том, что она учительница и ей надлежит блюсти свое достоинство, а также беречь новое платье, стоившее ей больше денег и времени, чем она могла себе позволить, остановилась у края дороги и, обмахиваясь крошечным надушенным платочком, громким возбужденным голосом переговаривалась с окружавшими ее людьми.

— На этот раз они им покажут! — сказал один из гостей, пробегая мимо.

Промчались две переполненные полицейские машины. Тревожный рев автомобильных гудков возбуждающе действовал на толпу. Вырвавшиеся вперед велосипедисты уже слышали треск большого, высокого, как стена, пламени. Огромные клубы дыма, бесшумно наплывая друг на друга, поднимались над пожаром и быстро застилали небо. Чем ближе к очагу пожара, тем гуще становилась толпа. Было ясно, что полиция перекрыла дорогу. У самого огня мелькали игрушечные фигурки людей. Они размахивали руками и что-то тащили. Это были пожарные. На лицах зрителей были любопытство, страх, неподдельный ужас или мстительное удовлетворение.

Кое-кто из гостей вернулся обратно.

— Они не могут справиться с огнем, он перекинется дальше, — произнес мужской голос рядом с Бетси. И, когда говоривший повернулся в сторону пожара, свирепо блеснули белки его глаз.

— Что ты болтаешь? — презрительно ответил ему кто-то. — Да зачем останавливать? Они им покажут.

— Побегу собирать вещи, детка! — крикнула женщина в шлепанцах, бежавшая с пожара. И вместо того, чтобы свернуть с мостовой, она побежала почти по середине ее, ныряя между мчащимися велосипедистами, которые оглашали воздух веселым трезвоном.

— Дульси, вернись! Дульси! — кричал ей вдогонку женский голос.

— Бастовать — это одно, — мрачно говорил какой-то мужчина, — но зачем разрушать промыслы?

— А кто тебе сказал, что их разрушают? — сердито перебил его молодой парень. Он сам работал на промыслах. — Шевели получше мозгами! Разве народ так глуп, чтобы уничтожать то, что кормит его?

— Ты прав, Джон, — подержала его Бетси. — Платили бы людям побольше, вот и не было бы этого.