Жемчужина короны

На следующий день, когда Андре долго и упорно играл на скрипке, пытаясь заставить свои пальцы за один час сделать то, на что им надо не менее года, он неожиданно вспомнил запах влажной травы, закат и девичью прелесть наивной и чистой Елены.

«Да, это было прекрасно... настоящая идиллия, — думал он, стараясь разобраться в тех чувствах, которые вызвали в нем встреча с Еленой и их разговор. — Но все так быстро кончилось. — В душе его внезапно проснулась жажда любви и щемящее, но сладкое чувство печали. — Как надоели мне эти экзерсисы! — подумал он и, вздохнув, отложил скрипку в сторону. Какое-то время он безразличным, невидящим взором глядел на знакомые деревья за окном. Он вспомнил вчерашний окрашенный закатом мох на ветвях огромного саманного дерева в Ботаническом саду. — Прекрасный мир мечты! — подумал он. — Но есть также и мир реальный, мир сегодняшнего дня, который я еще не постиг, в котором еще не разобрался. Понять все, что происходит вокруг тебя, все, что заставляет людей думать и действовать так, а не иначе, знать, по какому пути идти тебе самому, — вот что самое главное и что так чертовски трудно!»

Сознавая свое бессилие, он вдруг почувствовал себя жалкой мошкой, бьющейся о стекло.

* * *

Уже совсем стемнело, когда Елена вернулась домой. Мать ворчала, что она пришла так поздно, и жаловалась, что потеряла покой, не зная, куда запропастилась Елена... Была в Ботаническом саду? Что подумают люди о молодой девушке, прогуливающейся с мужчиной в такой поздний час! К тому же она могла простудиться, сидя на сырой скамье, и заболеть воспалением легких! И так далее, и тому подобное, ибо нервы у матери были напряжены до предела от тревоги за Елену.

Елена внезапно почувствовала, как невыносимо скучно и тоскливо у нее дома. И когда мать на секунду умолкла, чтобы перевести дыхание, Елена подбежала и чмокнула ее в щеку.

— Да я не ходила к нему на свидание, — возразила она. — Я даже не знала, что встречусь с ним там.

— Елена... детка, ты еще не знаешь, что готовит тебе жизнь. — Глаза миссис Энрикес наполнились слезами.

Елена ушла в свою комнатку переодеться.

«А она очень хорошенькая», — чудился ей какой-то голос, когда она сняла платье и взглянула на себя в маленькое треснувшее зеркальце на стене. — Она молода, пусть повеселится. — Ей мешают стесненные обстоятельства, в которых постоянно находится ее мать, — доверительно заявлял второй голос первому. — К тому же вы ведь знаете, у Аурелии такие старомодные взгляды».

Елена подняла волосы кверху и, собрав их на затылке в узел, разглядывала себя в зеркало. Скосив глаза, она попыталась увидеть свой профиль, улыбнулась, а потом, медленно погасив улыбку, следила, как двигаются ее губы, произнося слова. Вдруг она придала своему лицу сердитое, а затем надменное выражение.

Елена вспомнила, как однажды заболела ее мать и ей пришлось идти к миссис де Кудре просить вперед денег за платье, которое еще не было готово. Как она сгорала со стыда, когда миссис де Кудре со страдальческим видом, выражавшим полную покорность судьбе, рылась во всех своих трех сумках, а потом протянула ей скомканную долларовую бумажку и сказала: «Вот!»

— Пфи! — воскликнула Елена, снова свободно распустив волосы по плечам. Она накинула домашний халатик и вышла в кухню приготовить какао и поджарить соленую рыбу к ужину.

После ужина, помыв посуду, она лежала ничком на кровати и, болтая в воздухе ногами, срисовывала фасон из модного журнала. Закончив, она взглянула на рисунок, недовольно проворчала что-то, скомкала его в руке и принялась за другой: воротник и все линии этого фасона показались ей слишком «детскими». Она тихонько напевала. Но вдруг перестала рисовать и перевернула страницу, пытаясь найти вечернее платье, которое успела заметить раньше. В течение нескольких минут она внимательно изучала фасон.

«Где мое новое платье, — думала она, — где мое новое платье, мое новое платье? Мне не нравится этот халат, скажу вам откровенно», — повторяла она, словно оправдываясь в том, что собиралась сделать. Тихонько, чтобы не услышала мать, она сняла с вешалки новое платье, осторожно натянула его на себя, оправила складки, взбила пышные рукава. Губы она сложила трубочкой, словно собираясь засвистеть, но ни единого звука не слетело с них. Она и так и сяк вертела перед собой маленькое, тусклое зеркальце, а потом нахмурилась и в отчаянии развела смуглыми руками. Подойдя на цыпочках к кровати, она бросилась на нее и беззвучно зарыдала. Она плакала оттого, что матери вчера пришлось сидеть за полночь, чтобы закончить ей это платье, оттого, что пора было ложиться спать, от звуков песенки, которую напевала ее мать, сидя за швейной машиной, от сознания того, что она такая хорошая и что чудесные поэтические минуты, проведенные в Ботаническом саду, сменились ужином в одиночестве, и еще оттого, что она вот сейчас так горько плачет. Все это была жизнь и теперь она казалась печальной и прекрасной.