Жемчужина среди принцесс

Самым пылким из её многочисленных поклонников по-прежнему был Бонниве, который носил цвета принцессы и считал себя негласным рыцарем её сердца. Смелый, даже безрассудный, умный и беспринципный, он, как известно, дерзко пренебрегал приличиями и сдержанностью. Поэтому его не останавливало то, что Маргарита была сестрой его государя. Впрочем, Гильом сам стал важным вельможей после того, как в 1515 году получил должность адмирала, что позволило ему расплатиться со всеми долгами и отгрохать в Пуату огромный замок. В битве при Мариньяно он сражался на глазах Франциска I с безрассудной храбростью, пока не был окружён со всех сторон швейцарцами, но подобные промахи лишь возвышали его во мнении короля, который доверил ему в 1517 году строительство Гавра.

Однажды, узнав, что Маргарита находится в поместье матери, Бонниве тоже отправился туда, перед этим оповестив Луизу Савойскую. Так как та всегда благосклонно относилась к нему, то поспешила с радостью сообщить об этом дочери. Маргарита сразу же пошла в молельню, где «попросила Господа сохранить её сердце от злых помыслов». После чего взяла находившийся в молельне камень и ударила им себя по лицу. А для того, чтобы не подумали, что она сделала это нарочно, то, выходя из молельни, специально упала и ударилась об пол лицом. Явившаяся на её зов Луиза увидела синяки у неё под глазом и под губой и тут же велела перевязать лицо дочери.

Потом герцогиня Ангулемская попросила Маргариту, пока она сама будет занята с гостями, принять Бонниве у неё в кабинете. Но когда дверь за ней затворилась и Маргарита поняла, что осталась с адмиралом наедине, то «обезумела от испуга». Он же, видя, что она столь же неприступна, как и была, в отчаянии воскликнул:

— Сударыня, клянусь Богом, всё Ваше упорство бесполезно. Если любовь, терпение, смирение и мольбы мои бессильны сломить Вас, то, клянусь, я не пощажу сил, чтобы овладеть тем, без чего я все равно потеряю всю мою силу!

Взглянув на него, Маргарита ахнула: глаза его были безумны, лицо, на котором всегда играл только нежный румянец, было налито кровью.

— Взгляд его был неистов и страшен, — пишет она в «Гептамероне». — Казалось, что какое‑то пламя вспыхнуло у него в сердце и перекинулось на лицо.

Видя, что бежать ей некуда и нечем себя защитить, принцесса сделала последнюю попытку спасти свою честь.

— Сударь, — воскликнула она, — пусть даже Вы считаете меня своим врагом, — именем той благородной любви, которая, как я когда‑то думала, теплилась в Вашем сердце, прошу Вас, прежде чем подвергать меня мучениям, выслушайте меня!

Заметив, что он её слушает, она продолжала:

— Ах, скажите же, что заставляет Вас так домогаться того, что всё равно не удовлетворит Вас, а мне причинит только несказанное горе? В дни моей ранней юности, в пору расцвета моей былой красоты Ваша страсть могла ещё находить себе оправдание. Но мне становится страшно при мысли, что теперь, когда я уже не девочка, когда со мной случилась беда и я так на себя не похожа, Вы снова добиваетесь того же самого, хоть и знаете, что ничего не добьётесь. А если Ваша былая любовь уже превратилась в ненависть и Вы хотите сделать меня несчастнейшей из женщин не из любви ко мне, а из жажды мести, то, могу Вас уверить, этому всё равно никогда не бывать. Этим Вы добьётесь только того, что о Вашем злом умысле узнает та, которая пока ещё о Вас самого высокого мнения. Если же это случится, то поверьте — Вам, может быть, придётся ответить за всё жизнью.

Однако Гильом не дал ей договорить:

— Пусть же смерть наконец избавит меня от этой муки! Что же касается Вашего лица, то, если не ошибаюсь, Вы сами этого пожелали. А мне это не помешает хотеть того, чего я хочу. Ведь если бы мне достались одни только Ваши кости, я бы до гроба не расставался с ними.

Видя, что её увещевания не действуют на него, Маргарита стала кричать не своим голосом, призывая мать. Бонниве же, «которому в действительности вовсе не так уж хотелось умирать, как он говорил», вовремя успел отскочить, и вошедшая в комнату герцогиня Ангулемская нашла его уже около двери и довольно далеко от своей дочери.

— Что случилось, Гильом? — спросила она. — Скажите мне правду.

На это изобретательный адмирал, побледнев, ответил:

— Ах, мадам, посмотрите только, что сталось с Вашей дочерью! Я никак не могу опомниться от ужаса. Как Вы уже знаете, я надеялся на её благосклонность ко мне. Теперь я понял, что все надежды мои были напрасны. Но ведь раньше она никогда не считала за грех взглянуть на мужчину и поговорить с ним. А сейчас она не допустила даже, чтобы я на неё взглянул. Когда же я попросил разрешения поцеловать ей руку, она почему‑то мне отказала. Должен Вам признаться, что я кинулся к ней, схватил её руку и поцеловал, больше ни о чём её не прося. А она, как видно, решила меня за это казнить, если вдруг начала так громко Вас призывать на помощь.

Луиза, которая то верила его словам, то начинала в них сомневаться, подошла к дочери и спросила:

— Почему ты стала звать меня так громко?

На что Маргарита ответила:

— Я испугалась.