Жемчужина среди принцесс

Что конкретно говорил Бурбон о своей бывшей любовнице, мы узнаём от той же Марты Уокер:

— Гордая и надменная Луиза корчилась от грубых намёков, сделанных коннетаблем в отношении некоего мельника из Коньяка, на которого, как он заявил, её королевский сын так похож лицом и фигурой, что сходство это не могло быть случайным.

Возмущённая сверх всякой меры, герцогиня Ангулемская поклялась уничтожить дерзкого клеветника. Тем более, что власть в королевстве была в её руках. В октябре 1521 года, когда война между Франциском I и императором была в самом разгаре, английский посол Фицуильям советовал кардиналу Вулси написать Луизе Савойской, чтобы она добилась перемирия:

— Я часто наблюдал со времени моего приезда сюда, что, когда король настойчив в чём-то и говорит громко, Мадам удаётся смягчить его, а иногда, когда он разгневан и говорит: «нет», она вмешивается и он подчиняется.

Как только Франциск I вернулся из похода, Луиза заявила ему:

— Завещание госпожи Бурбонской не имеет силы.

— Не понимаю, о чём Вы, матушка? — недоумённо взглянул на неё король.

— Согласно одной из статей в брачном контракте Анны Французской и Пьера де Божё, герцога Бурбонского, их имущество отходит короне, если после их смерти не останется наследников мужского пола. Та же часть наследства, которая принадлежала мадам Сюзанне лично, должна перейти ко мне как её ближайшей родственнице.

(При этом мать короля умолчала, что данная статья была отменена сначала Карлом VIII, а потом — Людовиком ХII).

— В таком случае, матушка, я прикажу наложить арест на то имущество, которое покойная герцогиня завещала своему мужу. А потом мы начнём процесс…

Естественно, король встал на сторону матери (столько же из любви к ней, сколько и из зависти к Карлу Бурбону), зато парламент и многие дворяне были на стороне коннетабля.

Вся страна напряжённо следила за тем, как разбиралась (и ждала — чем закончится) земельная тяжба между матерью короля и герцогом, начатая в январе 1522 года. Луиза Савойская, как кузина Сюзанны Бурбон, требовала себе те владения, что передавались в роду по женской линии, такие, как сеньория Божоле и княжество Домб. Прочие земли, полученные Карлом Бурбоном в качестве уделов, подлежащих передаче по мужской линии, должны были, по её мнению, вновь присоединиться к королевскому домену. Правда, перед этим герцогиня Ангулемская снова предложила коннетаблю:

— Женитесь на мне и судебного процесса не будет!

— Я никогда не соглашусь на это постыдное предложение, — гордо ответил её бывший любовник, — потому что оно — не что иное, как гнусная попытка грабежа!

Волю коннетабля к сопротивлению подогревала его тёща, Анна де Божё, которая передала ему все свои владения, как наследственные, так и нажитые с супругом. Более того, она посоветовала зятю:

— Вам необходимо заручиться поддержкой императора: он единственный, кто может защитить Вас от произвола Франциска и его матери.

Впрочем, между императором и коннетаблем без того сохранились добрые отношения: за возвращение герцогства Сесса, принадлежавшего его отцу, Жильберу де Монпансье, в Неаполитанском королевстве, Карл V уплатил ему компенсацию в размере 100 000 ливров, а после смерти Сюзанны Бурбон передал через своего посла:

— У нас есть незамужняя сестра мадам Элеонора, вдова короля Португалии, и Вам, герцог, неплохо бы было об этом поразмыслить.

Пока коннетабль думал, Луиза Савойская добилась, чтобы его отстранили от командования авангардом королевской армии, отбывающей в Италию. Эта мера, по сути равная опале, избавила Бурбона от большого стыда, ибо таким образом его имя не фигурировало в числе побеждённых в битве при Бикоке.

Тем временем канцлер Дюпре, действуя от имени матери короля, приказал парламенту наложить секвестр на доходы коннетабля. Правда, ему назначили небольшую пенсию, которая должна была выплачиваться до тех пор, пока процесс не будет завершён. В ответ вспыльчивый герцог начал тайные переговоры с Карлом V, продолжавшиеся с мая по июль 1522 года и возобновившиеся в 1523 году. Баумгартен, историк императора, отмечает, что почти все за пределами Франции знали о них, и справедливо удивляется бездействию Франциска, объясняя это страхом, который тот испытывал перед недовольством, вызванным судебным процессом в королевстве. В то же время коннетабль, окружённый «со всех сторон молодыми людьми, дававшими плохие советы и некоторыми епископами, которые подстрекали его, скорее к злу, чем к добру», продолжал колебаться.