Жемчужина среди принцесс

Пока в течение всего 1522 года Франциск разъезжал по всему королевству, готовясь к войне, Луиза Савойская вместе с дочерью в Блуа с тревогой и волнением ждала завершения судебного процесса. Большая часть придворных, поражённых событиями последних месяцев и не знавших, каких бедствий можно ещё ожидать, оставили двор. Мать короля чувствовала усталость и меланхолию, когда вспоминала о своей ушедшей любви к коннетаблю. Мысли о том, что её ненависть к графине де Шатобриан привела к потере Милана, нанеся непоправимый ущерб делам её сына, тоже тревожили её совесть. Из-за душевного волнения и других причин здоровье герцогини Ангулемской сильно пошатнулось, и в течение всего года она периодически страдала от мучительных приступов подагры и других болезней. Парижский парламент так и не вынес толкового решения, оказавшись между молотом и наковальней и, в конце концов, король в октябре 1522 года принял вассальную присягу касательно владений дома Бурбонов от своей матери, фактически объявив коннетабля лишённым земель. Хотя на дофине Овернь, графство Монпансье и прочие сеньории, принадлежавшие ему до брака, никто не покушался, но, если перефразировать классика: для младшего сына Жильбера Монпансье этого было слишком много, а для наследника дома Бурбонов — слишком мало.

С непрестанной заботой Маргарита ухаживала за своей матерью. Нежные увещевания дочери и собственные угрызения совести в это время возродили интерес герцогини Ангулемской к церковной реформе. Поэтому принцесса решила воспользовалась этим, так как в то время она получила от Брисоннэ переведённые и великолепно иллюстрированные «Послания святого Павла» со смиренными словами епископа:

— Надеюсь, что этот дар, мадам, не может не быть для Вас приятным, потому что в нём есть пища… не портящаяся и исцеляющая от всех болезней.

Однако Маргарита желала присутствия епископа Мо в Блуа. Не надеясь сама раздуть «пламя» в сердце матери, она смиренно умоляла Брисоннэ лично представить свой перевод «Посланий» Луизе Савойской. Однако епископ не смог исполнить просьбу герцогини Алансонской из-за выступления монахов в Мо против учёных-реформаторов. Возмущённые доктринами, преподаваемыми там Лефевром и его коллегами, францисканцы во главе с аббатом совершили однажды шумную вылазку из своего монастыря в епископский дворец и громко потребовали от Брисоннэ изгнания новых проповедников. Твёрдо, но вежливо епископ разогнал монахов, после чего в следующую субботу взошёл на кафедру в соборе и в красноречивой речи публично оправдал Лефевра. В ярости настоятель монастыря на следующее утро отправился в Париж, чтобы подать официальную жалобу на своего епископа в Сорбонну и в парламент. Грозный синдик Ноэль Беда принял его с распростёртыми объятиями, поскольку искал возможности продолжить преследование Лефевра. Из-за чего тон писем Брисоннэ к Маргарите изменился:

— Посланный держал нам грустные речи, по поводу которых господин Фабри (Лефевр) и я высказали мнение и умоляем гонца передать его Вам. Соблаговолите прикрыть огонь на некоторое время. Дерево, которое Вы хотите зажечь, слишком зелено; оно затушит огонь, и мы по многим причинам советуем Вам не делать этого опыта, если Вы не хотите совсем загасить светильник.

Епископ оказался прав. По характеру, взглядам, вкусам и привычкам Франциск не мог искренне отдаться религиозному движению. Он был слишком предан всем грубым наслаждениям того времени, чтобы отказаться от них и перестроить свою жизнь согласно евангельскому учению. Кроме того, король отличался крайней беспечностью и переменчивостью, хотя при этом утверждал: «Женщины изменчивы».

Историк Люро заметил:

— Ему бы следовало избрать своей эмблемой не саламандру, а хамелеона, и подписать вместо девиза своё же знаменитое двустишие, изменив в нем только одно слово, — вместо «femme» («женщина») поставить своё имя: «Часто Франсуа меняется, и, чёрт того возьми, кто на него полагается».

В свой черёд, французский литературный критик ХIХ века Дезире Низар утверждал:

— Короля прославили именно за те его поступки, которые, в сущности, принадлежали Маргарите. Современники думали, что он согласен со всем, чего он прямо не отрицает, а потомство сохранило это заблуждение.

В начале 1523 года Луиза Савойская покинула Блуа, чтобы присоединиться к королю в Сен-Жермен-ан-Ле, а Маргарита уехала с мужем в Аржантан. После того, как она поспешно покинула замок вместе с братом, принцесса больше ни разу не возвращалась туда. Что же заставило её сделать это? Может быть, вера смягчила её сердце? Вскоре после своего прибытия в Аржантан герцогиня Алансонская написала барону де Морморанси, камергеру её матери: