Жемчужина среди принцесс

Таким образом, ловко подкупив двух стражников, стоявших в прихожей его апартаментов, Генрих приказал тайно доставить ему верёвочную лестницу и решил попытаться сбежать через окно своей комнаты, которая находилась на ужасающей высоте в главной башне крепости. Около полуночи 20 декабря 1525 года он облачился в одежду своего верного пажа Франсуа де Рошфора, который лёг в постель своего повелителя. Затем Генриху с помощью верёвочной лестницы удалось добраться до основания башни. За ним последовали барон д'Аррос, беарнский дворянин, и камердинер, которым также удалось благополучно спуститься вниз. К счастью, ночь была тёмной и пленнику удалось незамеченным миновать двор замка, переполненный солдатами. За городскими стенами уже стояли осёдланные лошади и ждали проводники, с которыми Генрих помчался по дороге на Пьемонт.

Рано утром капитан гвардии вошёл в апартаменты короля Наварры, как он это обычно делал. Занавески королевской кровати были плотно задернуты, но когда офицер приблизился к ней, паж почтительно попросил его не беспокоить его господина, поскольку тот, якобы, из-за болезни только недавно заснул. Капитан удалился. Однако «сон» Генриха продолжался так долго, что, в конце концов, у тюремщиков возникли подозрения. Ближе к вечеру снова вошёл офицер охраны и, подойдя к кровати, отдёрнул занавеску. За королём Наваррским немедленно была снаряжена погоня, но он уже пересёк границу имперских владений. Не останавливаясь, чтобы отдохнуть или подкрепиться, Генрих не слезал с коня, пока не достиг Лиона, куда прибыл в канун Рождества 1525 года. Переодевшись, он предстал перед Мадам, которая приняла его с особым почётом. Маргарита тогда отсутствовала в Блуа, но по возвращении ко двору она встретилась с Генрихом в Лионе и радостно приветствовала его как старого друга своего брата. Хотя король Наварры был на одиннадцать лет моложе её, его доблестный поступок затмил в глазах принцессы все подвиги Бонниве, Монморанси и Бурбона. Она нашла утешение в беседе с человеком, который храбро сражался при Павии и был искренне предан её брату.

Генриху д’Альбре только что исполнилось двадцать два года. Черты его лица были красивыми, а осанка прямой и благородной. Его ум был развитым, а характер открытым, верным и рыцарским, как у Франциска. Он преуспел в атлетических упражнениях и превзошёл большинство придворных в борьбе, фехтовании и искусстве верховой езды. Большую часть досуга он проводил за чтением и отличался красноречием.

— Король обладал таким быстрым и живым умом, что превзошёл в этом редком даровании большинство образованных личностей той эпохи, — продолжает Ольхагарай. — Он отвечал послам, направленным к его двору иностранными принцами, с такой проницательностью и учёностью, что они были восхищены его красноречием. Поток его несравненной учёности обрушивался на них с такой стремительностью, что они были вынуждены укрыться в молчании из-за своей неспособности возвысить свои ответы до внезапных взлётов этого возвышенного и замечательного гения.

Вдобавок, Генрих проявлял терпимость в религиозных взглядах, и, будучи членом королевского совета, чтобы угодить Маргарите, использовал своё влияние на смягчение эдиктов, направленных против реформаторов.

Тесное общение с блистательной принцессой, каковой являлась герцогиня Алансонская, не прошло для него даром, и вскоре в сердце Генриха зародилась самая страстная привязанность к ней. Не теряя времени даром, он смело попросил Мадам даровать ему руку её дочери. Однако в тот период Маргарита была полностью поглощена предстоящими переговорами об освобождении своего брата, чтобы ответить на чувства короля Наварры. Тем не менее, Луиза благосклонно приняла его предложение, и приказала немедленно, 3 января 1526 года, составить брачный контракт своей дочери. На это её побудили серьёзные политические мотивы.

Тогда казалось, что плен Франциска вряд ли скоро закончится. В то же время, здоровье герцогини Ангулемской пошатнулось, и её силы с каждым днём убывали из-за тревог и мучений, связанных с повторяющимися приступами жестокой болезни. Хотя Маргарита была назначена королём преемницей регентши на случай, если необходимость вынудит Мадам сложить свои полномочия, она чувствовала, что её дочери понадобится защитник — тот, кто своим положением и талантами мог бы помочь ей внушить благоговейный трепет неспокойному парламенту и Сорбонне. А также, возможно, в противостоянии неуёмным амбициям герцога Вандомского, первого принца крови, который наверняка стал бы претендовать на участие в совете юного монарха.