Жемчужины детства

Рэйнфорды и тетушка Марджери не могли не замечать, как мне не хватало всего чешского и особенно общения с другими чехами. Они навели справки. Папа Рэйнфорд выяснил, что в Ливерпульском концертном зале иногда проводятся собрания и концерты для беженцев. Я пришла туда один раз, второй, но оказалась там совсем одна. Я была страшно разочарована, но следующие встречи все компенсировали. В марте 1940 года я рассказала об одном таком собрании в дневнике:

Мы с Дороти ходили на небольшое собрание беженцев из Чехословакии, Австрии, Польши и других стран. Сначала пели австрийские песни. Потом один из беженцев прочитал стихотворение по-чешски и стали петь чешские песни! Как же здорово было услышать звуки чешской музыки в чужой стране.

Даже описать не могу, что я чувствовала, когда слушала…

В перерыве я познакомилась с одним чехом, и тот пригласил нас на обед на следующий день, а это было в воскресенье. Он бежал из Чехословакии в Польшу, там его посадили в тюрьму, но он смог сбежать во второй раз.

Тем вечером я легла в кровать, и хотя было уже очень поздно, мне не спалось.

Воскресенье – день обеда

Мы пошли в город и нашли общежитие, где жили чехи. Пообедали: на первое был суп, на второе мясо и фрукты на десерт. Там было примерно одиннадцать наших земляков. После один из них показал мне несколько рукописей, но я ничего не поняла. Потом мы пили чай

С ЧЕШСКИМ ХЛЕБОМ

и рыбой. Рыбу я не хотела, только сухой хлеб. Этот хлеб был вкуснее всех блюд, что я попробовала в тот день!

Потом мы пошли домой, я сделала уроки и теперь готовлюсь ко сну. Спокойной ночи, животик, у тебя сегодня был хороший день!

Такие дни меня очень радовали, хоть и случались редко.

Примерно в то же время до меня начали доходить тревожные слухи, что немцы в Чехословакии притесняют евреев. До концлагерей еще дело не дошло, о таких ужасах тогда еще и помыслить не могли. Преследование пока имело легкую форму: конфисковывали собственность, магазины и предприятия, ограничивали определенные свободы, еврейским детям запретили ходить в школу, к евреям относились как к недочеловекам. Больше я ничего не знала.

Я не понимала, что происходит. Не могла представить, зачем кому-то преследовать невинных людей, таких, как мои папа с мамой. Не сомневалась, что их это не коснется. Но что делать, если нацисты заберут наше предприятие и дом? В растерянности я записала в дневнике: