Жемчужница (СИ)

А потому нужно было успокоить слишком трепетного, такого дрожащего, такого эмоционального мужчину, нужно было заверить его в том, что теперь всё точно будет хорошо.

Мана касался губами её висков или щёк, когда пытался успокоить. А русалки всегда водили носом по скулам или касались лбом уха, и Алана помнила, как нежно обнимал её Рогз и крепко стискивал в объятиях, зарываясь лицом в серебристые волосы и касаясь самым кончиком носа её собственного.

У Рогза взгляд был совершенно бесовским — тёмным словно морская пучина, с огнём на самом дне.

Алана, какая-то слишком трепещущая, ужасно взволнованная, потянулась к Тики, чувствуя, как оголённая грудь трётся об его рубашку (и как заливаются щёки румянцем непонятно почему), и лихорадочно зашептала, заключив его лицо в ладони и всматриваясь в удивлённые золотые глаза:

— Там был ты, понимаешь? Если бы с тобой вдруг что случилось, она бы не отделалась бы так просто, ведь ты же, ты же… ты же… — она запнулась, закусив губу и стремительно отведя взгляд.

Ты же такой замечательный. Такой потрясающий.

Я же люблю тебя, кажется. Как же мне жить без тебя?

Сердце внутри словно желало пробить рёбра, в животе что-то закрутилось, сжалось, завязалось в тугой узел, который было просто невозможно распутать.

Алана — всё ещё слишком трепещущая, всё ещё слишком лихорадочная — неуклюже коснулась губами мужской щеки в каком-то странном порыве этого непонятного (хотя, ясное дело, понятного) желания успокоить его.

Это получилось… смешно, пожалуй. Смешно, нелепо и странно — с тихим, но звучным чмоканьем, от которого в лицо девушке бросилась краска. Губы жгло, и Алана, зажмурившись, ткнулась носом замершему мужчине в щеку, разрываясь от желания к нему прикоснуться — и попросить его прикоснуться к ней.

Потому что это было бы слишком нагло, слишком самонадеянно, слишком… слишком.

Тики зарылся ей пальцами в волосы, легко и мягко поглаживая по затылку и спускаясь к шее. Разогнал по спине щекотные ласковые мурашки, едва не доводя девушку до исступления, и в ответ на секунду прижался губами к ее виску.

И сразу стало так спокойно — как будто вакуум, абсолютная тишина, не нарушаемая даже шумом волн за бортом. Как будто все напряжение внезапно схлынуло, уплыло — как ушедшие на дно Сцилла и Харибда. И остались только они вдвоем — Алана (русалка, которая больше не может плавать) и Тики (человек, в которого она влюблена).

Грудью — удивительно напряженной, налитой грудью — девушка по-прежнему прижималась к нему, и это было… это было ужасно лично, почти… интимно и настолько… настолько…

Алане было жутко стыдно за свои мысли, но на самом деле она очень хотела знать, что же делают мужчины на суше с женщинами, как ласкают их, если грудь у них — это предмет… влечения.

Щеки полыхали румянцем.

Интересно, она нравится Тики хоть немного? Она смущала его своим видом, когда он требовал от нее одеться? Или… или это…

Но спросила в итоге, разумеется, девушка совсем о другом.

— Тики… — тихо выдохнула она, чуть расслабившись и наконец решившись открыть глаза — и найдя в себе силы расстаться со своими заманчивыми фантазиями. — А ты… ты можешь меня причесать?..

Признаваться в том, что ей ужасно хотелось ощутить его пальцы на себе, было нельзя — это слишком смущало и было ужасно стыдным, даже похабным и чем-то грязным, потому что это для неё Тики был прекрасным и любимым, а вот была ли сама Алана для него такой?

— Конечно, — улыбнулся мужчина в ответ и погладил её по голове, — сначала заплету, а потом и перевяжу тебя, хорошо? — ласково поинтересовался он, и Алана почувствовала, как просто тает в его руках, плавится от этого нежного голоса, купается в лучах его яркой сияющей души — не такой ослепляющей, как раньше, а словно бы успокоившейся, совсем чуть-чуть, но ставшей мягче, даже пушистей.

Словно когда Микк был рядом с Маной.

Но просто сейчас он был рядом с ней.

Алана часто закивала (щеки по-прежнему горели нещадно — из-за всех этих мыслей она… она…) и подтянула колени к груди, удобнее устраиваясь на кровати и перекладывая волосы — пушистую встрепанную серебряную копну — на одно плечо. Пряди рассыпались по коже, конечно, тут же зазмеились, щекоча и лаская — совсем легко, едва ощутимо, и девушка против воли улыбнулась происходящему (не улыбаться просто не получалось).

Тики поднялся с кровати и направился к шкафу — Алана видела там свертки и упаковки все это время, но сама… не желала к ним приближаться. Это было напоминанием о ее глупости и наивности, и ей не хотелось все это распаковывать, поэтому…

Но в случае с Тики она готова была терпеть. Даже больше — она готова была мерить все это снова. Тогда ей нравилось это, похожесть на Элайзу в том красивом ханбоке ее пленила, но этот цвет… теперь синий всегда будет напоминать об отрезанных плавниках.

Из шкафа, однако, мужчина достал только мешочек, в который им сложила ленты ювелирша. Ленты, как помнила Алана, были в основном ярко-красные или золотистые — почему так, она не знала, но сейчас ни за что не станет возражать.

Пусть красные как кровь. Пусть золотые как солнце.

Но Тики достал из мешочка… синие ленты.