Жена винодела

– Мой муж подаст на вас жалобу, – сказала она, когда оба достигли конца лестницы и Рихтер подтолкнул ее к первому залу с правой стороны, уставленному рядами пюпитров с бутылками.

– Ой, вряд ли ты что-то расскажешь мужу. Потому что, если ты так поступишь, у меня не будет другого выбора, кроме как объявить тебя еврейской лгуньей. А жидов за клевету отправляют на восток. – Он хохотнул. – В лагерях от беременных жидовок проку мало, а от жидовских младенцев и того меньше.

Теперь они были в зале. Рихтер поставил свой фонарик на пол рядом с собой и выпустил Селин. Секунду она думала о том, чтобы убежать, но немец вытащил из кармана складной ножик и раскрыл его.

– Надеюсь, – он как бы мимоходом показал ей нож, и лезвие блеснуло в косом луче фонарика, – мне не придется убеждать тебя с помощью вот этого.

– Н-нет. – Она не могла оторвать глаз от ножа и на этот раз, когда он схватил ее за запястье, подавила инстинктивную дрожь.

Он повернул ее лицом к стене, прижал и свободной рукой полез к ней под юбку. Холодные потные пальцы дотронулись до ее тела.

– Ага, ага, – бормотал Рихтер себе под нос, а она лишь поскуливала от страха. Затем он сгреб в кулак нижнюю юбку и резко дернул за нее. Раздался треск рвущейся ткани, юбка свалилась на пол. Селин ахнула и заскрипела зубами, чтобы не вскрикнуть.

– Пожалуйста, не надо, – стала она умолять, на мгновение позабыв о ноже, но как только попробовала отодвинуться, почувствовала лезвие у правой щеки.

– Бестолковая корова, – проворчал он по-немецки, расстегивая брюки; звук пряжки ремня, ударившейся о камень, грянул в темноте, как колокол. – Я же сказал тебе стоять смирно.

– Пожалуйста, пожалуйста, не надо! Что, если вы навредите младенцу?

Тут Рихтер немного изменил положение тела, и у Селин мелькнула надежда, что ее слова заставили гауптмана взять паузу, но он потянул ее назад и ударил головой о стену с такой силой, что она на несколько секунд потеряла сознание.

Стоило ей прийти в себя, как над ухом рявкнул Рихтер:

– Думаешь, мне будет жаль твоего жиденка?

Она лежала на холодном полу, в голове пульсировала боль.

– Пожалуйста, я…

– Вставай! – заорал Рихтер.

Она силилась подняться на ноги, но тело отказывалось ей повиноваться.

– Я…

– Steh jetzt auf![32]

Она хотела объяснить ему, что пытается встать, но лишь застонала – язык ее тоже не слушался.

Рихтер выругался по-немецки, рывком грубо поднял Селин на ноги и опять ударил ее о холодную влажную стену.

– Вот что бывает, когда ты не исполняешь приказаний, – прорычал он, и на Селин обрушилась волна невыносимой боли – это лезвие ножа располосовало ей правую щеку, и из рваного разреза потоком хлынула кровь. Она вскрикнула, и в тот же миг нож со стуком упал на каменный пол, а толстые пальцы Рихтера зажали ей нос и рот так, что она не могла дышать.

– Заткнись уже, du Hure![33] – прошипел он ей в самое ухо. – Ты сама напросилась.

Когда Рихтер наконец убрал руку, Селин стала жадно глотать воздух, чувствуя запах собственной крови. Свежая рана горела, кровь ручьем текла на плечо.

Рихтер снова прижался к ней, голый ниже пояса, почти вошел в нее. Крякнул – не по-человечески, а как какое-то животное.

– Ты грязная жидовская шлюха. Тебе повезло, что тебя желает такой человек, как я.

Она закрыла глаза и обхватила себя руками, молясь про себя Богу о том, чтобы ребенок не пострадал и чтобы все поскорее закончилось. Но насилие, которого она в ужасе ждала, не последовало. Вместо того раздался глухой удар, как будто что-то раскололось, и эхо многократно повторило звук. Прижатое к Селин тело Рихтера вдруг сделалось мягким, затем со стуком рухнуло на каменный пол. Тогда она повернулась, зажимая рукой кровоточащую щеку.

Позади нее в луче опрокинувшегося фонарика стояла Инес, сжимая обеими руками бутылку шампанского. Все дно бутылки было в чем-то ярко-красном, а между женщинами неподвижно лежало тело немецкого офицера в спущенных до колен брюках. Под затылком собралась лужа крови, глаза были закрыты, а на губах застыла презрительная усмешка.

– Он… он мертв? – спросила Селин.

Но Инес глядела не на неподвижное тело Рихтера, а на Селин, и ее глаза были полны ужаса.

– Боже мой! Вы вся в крови. Что он с вами сделал? Он вас…

– Вы появились прежде, чем он успел сделать то, зачем пришел.

– Значит, ребенок…

Селин закрыла глаза и, положив руку себе на живот, ощутила привычный толчок внутри – ребенок пошевелился.

– С ребенком, слава богу, все в порядке. Но, Инес, нам надо действовать быстро. Мы должны убедиться, что он до нас не доберется. – Селин опустила юбку и присела на корточки рядом с Рихтером, поддерживая обеими руками живот. Оглянувшись на Инес – та по-прежнему держала бутылку поднятой, чтобы, если понадобится, воспользоваться ею как оружием, – она трясущимися измазанными кровью руками дотянулась до шеи немца и нащупала пульс.

– Еще жив, – сказала она и тут же опасливо отодвинулась, как будто он мог в любой момент встать и довершить начатое. Взглянула на Инес: – Вы… вы спасли меня. Как вы догадались?

Инес посмотрела в сторону Рихтера.