Женщина французского лейтенанта

Он опустошил стакан. Снова прижав ворот, она встала, непринужденно пристроилась у него на скрещенных коленях и обхватила его за плечи. Он положил ей на талию левую руку, а правая с вызывающей неестественностью лежала на подлокотнике. Наконец она отпустила ворот и погладила его по щеке. Потом поцеловала в другую щеку. Их взгляды встретились. Она, как показалось, робко поглядела на его рот, но к делу приступила без всякой робости.

– Вы т’кой симпатичный жентльмен.

– А вы хорошенькая.

– Вам нравятся плохие девчонки?

Он обратил внимание на то, что она перестала добавлять «сэр». Его левая рука крепче сжала ее талию.

Она взяла непослушную правую руку Чарльза и засунула себе за вырез. В его ладони оказался упругий холмик. Она привлекла его к себе, и они стали целоваться, пока рука, вспоминая запретную женскую плоть, ее шелковистые контуры, эту почти забытую поэзию, в полной мере насладилась размером груди и скользнула ниже, к изгибу талии. Полная нагота. Изо рта попахивало луком.

Не это ли вызвало у него первую волну тошноты? Он постарался ее скрыть, как бы раздвоившись: один Чарльз явно перебрал, а второй испытывал сексуальное возбуждение. Пеньюар бесстыже сполз до округленного животика, где под лобковой порослью таился темный колодец. Его откровенно соблазняли белые ляжки, зрительно и на ощупь. Рука ниже талии не опустилась, зато гуляла наверху – по голым грудкам, шее, плечам. Больше инициативы, после того как сама запустила под пеньюар его руку, она не предпринимала, став его пассивной жертвой: ее головка покоилась на его плече, такая теплая мраморная статуя, ню в стиле этти[113], счастливо завершенная греза Пигмалиона. Накатила вторая волна тошноты. Она что-то почувствовала, но поняла по-своему.

– Я слишком тяжелая?

– Нет… так…

– Кр’вать у меня мягкая.

Она отошла, аккуратно сложила покрывало и, повернувшись к нему, позволила пеньюару упасть на пол. Хорошо сложена, аппетитные ягодицы. Она села, сунула ноги под простыню, вытянулась и закрыла глаза – очевидно, так она себе представляла позу одновременно целомудренную и распутную. Угольки ярко замерцали, отбрасывая дрожащие лучи, и позади нее, на стене, заплясали тени от боковин кровати. Чарльз поднялся, борясь с бурлением в желудке. Вот тебе и рейнвейн; каким же надо быть идиотом, чтобы пить это пойло. Она открыла глаза и посмотрела на него. Поколебалась и протянула к нему свои изящные белые ручки. Он жестом показал на свой сюртук.

Через несколько секунд, почувствовав себя немного лучше, он стал раздеваться. Одежду он тщательно, чего никогда не делал дома, складывал на спинке стула. Ему пришлось сесть, чтобы расшнуровать ботинки. Он глядел на огонь, пока снимал брюки и нижнее белье, которое по тогдашней моде было пониже колен. А вот снять рубашку он не смог. Снова подступила тошнота. Он ухватился за украшенный кружевами камин, прикрыл глаза и постарался взять себя в руки.

На этот раз она приняла его промедление за робость и откинула простыню, как бы приглашая его в постель. Он заставил себя подойти. Она подвинулась, а прикрывать себя не стала. Он глядел на нее сверху вниз. Она протянула руки. Он не реагировал, ощущая только головокружение и накатывающие волны из смеси молочного пунша, шампанского, кларета, портвейна и чертова рейнвейна…

– Я не знаю вашего имени.

Она улыбнулась, взяла его за руки и притянула к себе.

– Сара, сэр.

И тут случился жуткий спазм. Он развернулся боком, и его стало выворачивать прямо на подушку, а она, отпрянув, в ужасе на все это смотрела.

41

О, фавн танцующий, лети

На сладострастный пир души.
И дальше, выше поспеши —
И землю в небо обрати.

Альфред Теннисон. In Memoriam

В энный раз за утро Сэм поймал на себе взгляд поварихи, подошел к колокольчикам над кухонной дверью и с громким перезвоном подбросил их к потолку. Вот и полдень. Казалось бы, радуйся, что получил свободное утро, но он бы предпочел его провести в более приятной женской компании, чем с дородной миссис Роджерс.

– Он сам не свой, – повторила вдова тоже в энный раз. Впрочем, если она и злилась, то, конечно, не на молодого хозяина наверху, а на Сэма. Вот уже два дня, с тех пор как они с мистером Чарльзом вернулись из Лайма, слуга постоянно намекал на какие-то страшные тайны. Правда, он милостиво поделился новостью из Уинсайетта, но при этом все время добавлял: «Есть еще кой-что конфи-данциальное (так он произносил это иностранное слово), о чем пока нельзя говорить, миссис Роджерс. Но я видел такое, аж глазам своим не поверил».

У Сэма был реальный повод для огорчения. Хозяин не отпустил его на вечер, а сам отправился к мистеру Фриману. В результате Сэм проторчал дома до полуночи, а когда входная дверь открылась, его встретило совершенно белое лицо и взгляд исподлобья.

– Ты почему не в постели?

– Вы ж не сказали, что будете ужинать не дома, мистер Чарльз.

– Я был в клубе.

– Да, сэр.

– И нечего на меня так нахально таращиться.

– Да, сэр.