Женщина французского лейтенанта

– Есть сильное предположение, уж прости, что ты попал в самую точку. Может, этот доктор был прав? Ты уверен, что ею руководила не мстительная жажда уничтожения? Разрушить твои планы… раздавить тебя, что она и сделала?

– Не могу в это поверить.

– Но, prima facie[129], ты должен в это поверить.

– За всеми ее баснями и обманами скрывалась искренность… честность. Может, она умерла. У нее не было денег. Не было семьи.

– С твоего позволения, я могу послать клерка просмотреть метрические книги.

Чарльз воспринял этот разумный совет почти как оскорбление. Впрочем, уже на следующий день им воспользовался. Записи о смерти Сары Вудраф не обнаружили.

Еще неделю он тянул. И однажды вечером, внезапно, все-таки решил уехать за границу.

57

Нам в школе вторила судьба,

Что в жизни каждый за себя,
А двоечник – добыча черта!

Артур Хью Клаф. Стихотворение

А теперь давайте перенесемся на двадцать месяцев вперед. На дворе короткий февральский день 1869 года. За это время Гладстон добрался-таки до Даунинг-Стрит, 10;[130] в Англии состоялась последняя публичная казнь; вот-вот появятся эссе «Сегрегация женщин» Джона Стюарта Милля и Гиртон-колледж. Темза все такая же безрадостная глинисто-серая. Зато небо над ней презрительно синее, и, глядя вверх, можно подумать, что ты во Флоренции.

А если посмотреть под ноги, на новую набережную в Челси, то можно увидеть на земле следы снега. Но в солнечном свете угадывается призрак подступающей весны. Я уверен, что барышня, которая могла бы толкать детскую коляску (но пока не может, поскольку они появятся только через десять лет), никогда не слышала о Катулле, а даже если бы и слышала, осталась бы равнодушной ко всем этим сентенциям о несчастной любви. А вот к весне она была неравнодушна. Только что она оставила дома (в миле отсюда, если идти на запад) живой продукт предыдущей весны, забинтованный и спеленатый так, что он с успехом мог бы сойти за луковицу, предназначенную к посадке. И еще нетрудно заметить, при всей продуманности одежки, что она, как любая хорошая садовница, предпочитает сажать не одну луковицу. Есть что-то такое в неспешной замедленной походке будущей матери: вроде бы никакого вызова миру, а все-таки проглядывает.

Эта праздная и по-своему горделивая барышня ненадолго опирается на парапет и глядит на текущие серые воды. Розовые щечки и великолепные, прикрытые пшеничными ресницами глаза, совсем немного уступающие в синеве небесам над головой, но не в яркости. Такое невинное создание не могло родиться в Лондоне. Но когда она разворачивается и окидывает взором красивый ряд каменных домов, новых и старых, выходящих фасадами к реке, становится понятно, что она не имеет ничего против столицы. В ней нет никакой зависти при виде богатых особняков, только наивная радость, что такая красота возможна.

Со стороны центрального Лондона приближается двухколесный экипаж. В сине-серых глазах промелькнуло непреходящее изумление, что подобные, вроде бы банальные элементы столичной жизни действительно существуют. Экипаж останавливается перед большим особняком напротив. Из него выходит женщина и достает из кошелька монету.

У барышни, стоящей на набережной, отваливается нижняя челюсть. Розовые щечки бледнеют, а затем покрываются румянцем. Кучер в благодарность трогает двумя пальцами поля шляпы. А его пассажирка быстро направляется к парадной двери. Наша барышня подходит к обочине, прячась за стволом дерева. Женщина открывает парадную дверь и скрывается в доме.

– Эт б’ла она, Сэм! Я видела ее, прям как тебя…

– Не м’гу поверить.

На самом деле может. Какое-то шестое или седьмое чувство ему давно подсказывало: что-то такое должно произойти. Приехав в Лондон, он наведался к старой поварихе миссис Роджерс и узнал от нее во всех подробностях о последних черных неделях Чарльза в Кенсингтоне. Это было уже давно. Внешне он разделял ее неодобрение действиями их прежнего хозяина. Но в душе что-то свербело: одно дело сводить людей и другое дело разводить.

Сэм и Мэри смотрели друг на друга – она со смутным изумлением, он с таким смутным сомнением, – стоя в крошечной, но неплохо обставленной передней. В камине ярко полыхало. Тут дверь открылась, и вошла служанка-малютка, скромница лет четырнадцати, с отчасти распеленавшимся младенцем – последним достойным урожаем из того самого амбара, насколько я понимаю. Сэм сразу его забрал и давай нянчить под недовольные выкрики, что он проделывал всякий раз, возвращаясь с работы. Мэри вырвала у него драгоценный груз, ухмыльнувшись по поводу действий глупого папаши, а стоящая на пороге бывшая беспризорница заулыбалась им обоим. И вот сейчас-то стало особенно заметно, что Мэри хорошо беременна вторым ребенком.

– Любовь моя, пойду-ка я опр’кину рюмочку. А ты, Хэрриэт, г’товь ужин.

– Да, сэр. Через полчаса будет г’тов.

– Вот и умница. Мммм. – Он чмокнул Мэри в щечку с таким видом, будто у него нет ничего на уме, и пощекотал бочок младенцу.