Женщина французского лейтенанта

Между тем девочка потянулась к лежащей на полу кукле. Сара нагнулась, взяла куклу и отдала дочери. Последив за тем, как та увлеченно играет, сидя у нее на локте, она перевела взгляд на ноги Чарльза. Посмотреть ему в глаза она не решалась.

– Как ее зовут?

– Лалаге. – Так, с дактилическим ударением и твердым «г», она произнесла имя Лалаж, по-прежнему не поднимая головы. – Мистер Россетти однажды подошел ко мне на улице. Он давно наблюдал за мной, хотя я этого не знала. Он попросил разрешения меня нарисовать. Я тогда была беременна. Он проявил необыкновенную доброту, когда узнал о моих обстоятельствах. Это он предложил так ее назвать. Он ее крестный отец. Я понимаю, звучит странно. – Последние слова она произнесла почти шепотом.

Странными, уж точно, были ощущения Чарльза, а самым странным было ее желание узнать его мнение о такой мелочи, с учетом всех экстраординарных обстоятельств. Это как если бы его корабль наскочил на риф, и кто-то поинтересовался его мнением, правильный ли выбрали материал для обивки кают. Он онемел, но нашел в себе силы сказать:

– Это греческое имя. От lalageo… пузырящийся.

Сара молча кивнула, словно благодаря его за этимологическую справку. А он глядел на нее, слыша, как трещат мачты и кричат тонущие моряки. Нет, он ей этого не простит.

– Вам оно не нравится? – прошептала она.

– Я… – Он сглотнул. – Да, красивое имя.

Она еще раз кивнула. Он был не в силах пошевелиться, оторвать глаза, пока идет этот допрос. Так человек глядит на рухнувшую стену, которая его похоронила бы, пройди он мимо мгновением раньше. По случайности именно это свойство, которое наше сознание обычно отправляет в чулан как пустую мифологию, помогло стоящей перед ним раздвоенной фигуре обрести плоть. Ее глаза, оттененные черными ресницами, были опущены. Однако он увидел – или угадал – наворачивающиеся слезы. Он невольно сделал два или три шага навстречу. И остановился. Он не мог, не мог… но слова, пусть даже едва слышные, сами вырвались изо рта.

– Но почему? Почему? А если бы я не…

Она еще ниже опустила голову. Ее ответ он с трудом расслышал.

– Так было нужно.

Ну что тут не понять: все в руках Божьих, в том числе прощение за наши грехи. Он вглядывался в ее почти невидимое лицо.

– А эти жестокие слова, которые вы произносили… и вынуждали меня отвечать тем же?

– Без них нельзя.

Наконец она подняла глаза, в них стояли слезы. Все нараспашку. Такое случается в жизни раз или два, когда кто-то готов это воспринять и с нами разделить, – и тогда тают целые миры, прошлое растворяется, в такие моменты мы понимаем (здесь сокрыты наши глубинные потребности), что скала времени есть не что иное, как любовь, здесь и сейчас, в этих сомкнутых руках, в этом слепом молчании, когда голова приникает к груди, – и это молчание, после спрессованной вечности, Чарльз прервал вопросом не столько высказанным, сколько выдохнутым:

– Смогу ли я когда-нибудь постичь твои притчи?

Голова, лежащая у него на груди, молча вздрагивает. Тишина. Губы, прижатые к рыжей копне волос. В далеком доме бесталанная ученица в порыве раскаяния (или под нажимом истерзанного призрака Шопена) перестает играть. А Лалаж, словно получив возможность задуматься о музыкальной эстетике благодаря этой милосердной передышке, всерьез задумалась и несколько раз стукнула тряпичной куклой по склоненной щеке, как бы напоминая отцу, – самое время, – что тысячи скрипок уже вовсю пиликают, не касаясь струн смычками.

61

Эволюция – это просто процесс, когда случай (произвольные мутации в спирали нуклеиновой кислоты, вызванные природным излучением) взаимодействует с естественным законом для создания живой материи, все более приспособленной к выживанию.

Мартин Гарднер. Двуручная вселенная (1967)

А благочестье сводится к деянью,

Без коего никак нельзя прожить.

Мэтью Арнольд. Из записных книжек (1868)