Женщина французского лейтенанта

Он попытался что-то прочесть в ее глазах. Нет ли там озорного огонька? Вряд ли. Точно нет. Она выдержала его взгляд, а затем подошла к камину, где висел шнурок с колокольчиком. Путь свободен, но он не двигался с места, наблюдая за ней. «Джентльмен попроще…» И что теперь ему грозит? Другая женщина, знающая ее лучше, чем она сама… ненависть к мужчинам… обитатели этого дома… страшно даже подумать. Она дернула за шнурок колокольчика и снова подошла к нему.

– Сейчас придет. – Сара открыла дверь и бросила мимолетный взгляд. – Пожалуйста, выслушайте ее… и проявите уважение к ее возрасту и положению.

С тем и ушла. Но ее последние слова содержали важный ключ. Он сразу догадался, с кем ему предстоит увидеться. С сестрой хозяина, поэтессой (не стану больше скрывать ее имени), мисс Кристиной Россетти. Ну конечно! Разве не находил он в ее стихах, когда они изредка попадали ему в руки, загадочный мистицизм? Страстную недоговоренность, проявления закрытого и запутанного женского сознания, до абсурда запутавшегося в границах человеческой и божественной любви?

Он приоткрыл дверь. Сара стояла перед дверью в конце лестничной площадки, вот-вот войдет. Она обернулась в его сторону, и он уже открыл рот, чтобы что-то сказать. Но тут послышались шаги, кто-то поднимался по лестнице. Сара приложила палец к губам и скрылась за дверью.

После секундного колебания Чарльз вернулся в студию и подошел к окну. Теперь понятно, кто скрывается за ее философией жизни. Та, которую «Панч» назвал плачущей аббатисой, истеричной старой девой «Прерафаэлитского братства». Господи, какая нелегкая его сюда привела! Нет бы навести еще справки, прежде чем впутываться в эту дурацкую ситуацию! Но раз уж он здесь, то хотя бы можно с мрачным наслаждением подумать о том, как не дать этой поэтессе добиться своего. Ведь он для нее не более чем песчинка на пляже или скучный сорняк в этом экзотическом саду…

Послышались какие-то звуки. Чарльз обернулся с каменным лицом. Но это была не мисс Россетти. На пороге стояла девушка, встретившая его внизу. С крохой на руках. Видимо, она просто заглянула по дороге в детскую, так как дверь была открыта настежь. Она явно удивилась, увидев его одного.

– Миссис Рафвуд вышла?

– Она дала мне понять, что одна леди… хочет поговорить со мной наедине. Она как раз пошла за ней.

Девушка кивнула.

– Понятно.

Но вместо того чтобы уйти, как предполагал Чарльз, она вошла в комнату и усадила дитя на ковер возле мольберта. Достала из кармана передника тряпичную куклу и вручила малышке. Ненадолго опустилась на колени, желая убедиться, что та всем довольна. Потом встала и легкой походкой направилась к выходу. Чарльз, судя по выражению лица, был одновременно оскорблен и озадачен.

– Я полагаю, что леди скоро появится?

Девушка обернулась. На ее губах появилась улыбка. Она выразительно посмотрела на дитя, сидящее на полу.

– Уже появилась.

Секунд десять, после того как дверь за ней закрылась, Чарльз таращился на дитя. Это была девочка с темными волосиками и пухленькими ручками. Уже не младенец, но еще не ребенок. Девочка, вдруг осознав, что Чарльз живое существо, протянула ему куклу с ничего не выражающим звуком. В ее серьезных глазах с серыми радужницами сквозило робкое сомнение… это кто еще такой?.. и вот уже он опустился рядом на ковер и попытался ей помочь встать на нетвердые ножки, при этом изучая маленькое личико, как археолог, только что откопавший первый образчик утраченного древнего свитка. Девочка была явно недовольна таким пристрастным разглядыванием. А может, он чересчур сильно сжал хрупкие ручки. Он поспешил достать карманные часы, как он это уже делал однажды в схожих обстоятельствах. Эффект получился столь же удачным, и вскоре он уже сумел поднять девочку без всякого протеста и отнести к окну. Там он сел на стул и усадил ее к себе на колени. Пока она не отрывалась от серебряной игрушки, он штудировал ее лицо, ручки, каждую мелочь.

А также все, что было сказано в этой комнате. Язык – он как переливчатый шелк: многое зависит от угла зрения.

Он слышал, как тихо открылась дверь. Но не обернулся. Через несколько мгновений на заспинный поручень деревянного стула легла женская рука. Он молчал, как молчала обладательница руки. Молчало и дитя, увлеченное часами. В отдаленном доме какая-то ученица с тикающим метрономом, только не в пальцах – исполнение было так себе, и спасало лишь большое расстояние – заиграла на пианино мазурку Шопена, пробивавшуюся через стены, листву и солнечный свет. Только неуклюжие музыкальные рывки говорили о некоем движении вперед. Если бы не они, можно было бы подумать, что История остановилась, превратилась в фотографию.

Наконец девочке надоели часики, и она потянулась к матери. Ее взяли на руки, приласкали и отнесли на несколько шагов. Чарльз еще довольно долго смотрел в окно. Затем встал и повернулся к Саре с ее грузом. Хотя глаза ее были по-прежнему серьезны, в них угадывалась легкая улыбка. А Чарльза разрывало. Но он бы преодолел не четыре тысячи, а четыре миллиона миль ради таких терзаний.