Женщина, которая жила у моря

Антоньетта толкнула дверь, и она протяжно заскрипела на проржавевших петлях. Из комнаты повеяло затхлостью, сыростью и пылью, которые слились в особый запах нежилых помещений. Мне не терпелось остаться одной. Я поблагодарила Антоньетту и попросила не беспокоиться.

Когда она ушла, я прежде всего распахнула ставни и окна, потом сняла простыни, которыми была накрыта кровать и прочая мебель. Комната наполнилась светом, свежим воздухом, уличным шумом и гамом. Когда мебель, избавившаяся от одеяний, приняла свои обычные очертания, все будто ожило, а прошлое высвободилось из тюрьмы, в которую было заключено. Эта огромная комната со стенами, оклеенными поблекшими обоями в стиле модерн, с крупным цветочным орнаментом в розовых и черных тонах, обладала каким-то особым очарованием.

Я принялась разглядывать все вокруг: туалетный столик с фигурками амуров, расставленными на столешнице из светлого мрамора, комод из красного дерева с огромным зеркалом в деревянной раме, маленькую, но необычайно красивую шелковую ширму, теперь уже немного потрепанную, и большую кровать, тоже из красного дерева, украшенную бронзовыми фризами и мрачно доминирующую в комнате.

Словно вернувшись в детство, я представила, будто я – та самая рыжеволосая Костанца, которая хозяйничала в этой комнате. Желание познакомиться с ней поближе росло с каждой минутой. Теперь, когда я узнала, что именно от нее унаследовала цвет волос, я невольно полюбила ее. И пожалела, что не расспрашивала отца о его семье.

Сняв покрывало с зеркального шкафа, я заметила наверху большую шляпную коробку. Я даже не надеялась обнаружить такую интересную вещь. С замиранием сердца я смотрела на нее, не осмеливаясь взять в руки, точно в детстве, перед тем как развернуть рождественский подарок.

Внезапно раздавшийся голос разрушил чары. Пришла Зина и любезно предложила взять все, что мне «полюбилось». Именно так она выразилась, не сводя с меня поблекших глаз, которые когда-то были ярко-голубыми. Потом в сотый раз спросила, когда состоится прослушивание.

– Прости, я, наверное, уже спрашивала об этом. Такие уж мы, старики: прошлое помним, а настоящее утекает от нас, как вода сквозь пальцы. C'est la vie![66] – усмехнувшись, заключила она, огляделась по сторонам и добавила: – Давно я сюда не заходила. Мама дорогая, сколько же здесь старья! Давно надо было все это выбросить!

«Разве я могу ее винить?» – подумала я, заметив стопки пожелтевших газет, сложенных на верхней полке старого секретера. Мой взгляд задержался на единственной в комнате картине, где был изображен ночной пейзаж. Широкая река, освещенная луной, течет между деревьями и кустами, а на одном берегу мужчина разжигает костер. Красные отблески пламени на деревьях напоминают о знойном воздухе, а лодочка, безмятежно покачивающаяся на спокойной водной глади, настраивает на умиротворенный лад.

– Она очень дорожила этой картиной, – сказала Зина, проследив за моим взглядом. – Ее подарил Костанце доктор Витале, в доме которого она жила в Америке. Он умер через несколько лет после ее свадьбы. Костанца хранила картину как память о нем. Она осталась у нас вместе с другими вещами, на случай, если появится дочь Костанцы. Но Роза, твоя бабушка, так и не удосужилась приехать. Зато теперь ты можешь взять все, что захочешь. Боюсь, правда, что, кроме стопки бумаг, ты ничего интересного не найдешь. Некоторые рисунки сохранились еще со времен ателье. Все на своих местах, как было при Костанце.

– А что за ателье?

– О, это длинная история. Потом расскажу. Ты ведь останешься, да? – спросила Зина, с тревогой заглядывая мне в глаза.

– Да-да, останусь.

Все утро я наводила порядок в комнате, в очередной раз прослушивая в наушниках арии, которые планировала спеть в Сан-Карло: Mi chiamano Mimì, Vissi d'arte и Casta diva[67], в исполнении Марии Каллас. Я надеялась, что это меня вдохновит. Петь я все же не решилась, к тому же лицо я прикрыла маской, чтобы пыль не раздражала голосовые связки. Однако сосредоточиться на прослушивании никак не удавалось. Мысли постоянно возвращались к партитуре произведения, о которой Костанца упоминала в письме. Наверняка партитура где-то здесь, в этой комнате.

Проголодавшись, я решила прервать поиски и выйти перекусить. По дороге я вспомнила о пирожных с рикоттой, которые советовала попробовать Йессика, и купила несколько штук для себя, Зины и Антоньетты.

На обратном пути я остановилась во внутреннем дворике, чтобы прочесть сообщение от Марко, написанное большими буквами: «КОГДА ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ? ИЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТЕБЯ ПРИМУТ В САН-КАРЛО БЕЗ МОЕГО УЧАСТИЯ?»

Вот козел! На глаза невольно навернулись слезы. Чтобы не показываться перед старушками в таком виде, я проскользнула в полуприкрытую калитку и оказалась в садике, том самом, куда выходили окна Зины. Марко прекрасно знает, как задеть меня за живое. Может быть, он прав, и я не дотягиваю до уровня Сан-Карло. Наверное, мне стоит вернуться в хор, как он не раз говорил.